Золотая корифена - страница 11

Да, как все просто и хорошо казалось с борта судна!.. Сидишь себе в лодке, жуешь апельсины; подошло время — опустили за борт вертушку, подняли ее, записали показания, и опять два часа делай что хочешь: можешь спать, можешь рыбку ловить. Курорт! М-да. Курорт… В действительности все оказалось не так, как предполагалось, К вечеру подул сильный ветер. Может, он и всегда по вечерам дул, но только на „Марлине“ мы его не замечали. Подул, развел волны. Может, на судне мы и внимания бы на них не обратили, но сейчас, из этой лодчонки, они кажутся нам огромными.

— Начали!.. — командует Валентин, свешиваясь над водой. Цепляясь ногами за одну из банок, он придерживает руками блестящий белый прибор, чтобы волны не разбили его о металлический борт. Сейчас „морская вертушка“ погрузится в воду и опустится к самому дну. Там, у грунта, в траловом, как называют промысловики, слое воды она начнет работать; струи движущегося течения ударят в лопасти вертушки, она закрутится, и специальный счетчик измерит скорость течения, а компас особой конструкции укажет направление движущихся потоков. Вот это нам и надо узнать — скорость и направление течений в траловом слое воды.

— Осторожнее!., — Напрягшееся, в каплях воды лицо Валентина возле самых волн. Корин раскручивает барабан с тросом, густо намазанным солидолом, Я слежу, чтоб трос не соскочил с блока. Метр за метром уходит в глубину. Сначала вертушка чуть виднеется сквозь воду, потом исчезает… Двадцать… тридцать… пятьдесят метров… еще десяток. От резкого крена трос рвется из рук, я налегаю на него то грудью, то плечом, и на коже остаются рыжие мазки.

Скорость и направление. Через каждые два часа. И так в течение суток. Сначала в этой точке океана, на этой станции, потом на десять миль западнее. Потом еще, еще… Всего десять станций — и капитан проложит курс в северные широты. Домой. Там, дома, мы составим карты течений в придонном слое воды и передадим их промысловикам. И тралы у них не будут путаться.

наматываться. Они не будут пустыми. Тралы наполнятся рыбой.

— Стоп!..

Валентин валится на дно лодки, мы с Кориным закрепляем трос, садимся рядом. Вертушка на заданной глубине. А мы с Кориным измазаны солидолом с ног до головы и жирно лоснимся, словно подтаявшие шоколадные фигурки.

Болтанка, Лодка прыгает, кренится и клонится в самых неожиданных направлениях: ветер слева, поверхностное течение справа. Течение и ветер ставят лодку бортом к волнам, И мы болтаемся в ней во всех четырех плоскостях… в голове гудит, к горлу подкатывается горечь. Я судорожно стискиваю зубы: плохо переношу качку. А ветер усиливается. Срывает с волн мохнатые гребешки пены и швыряет в наши лица. Рубашки мокрые насквозь, и нам совсем не жарко. Даже холодно; морская вода, смешиваясь с солидолом, прохладными змейками ползет за воротник, и по всему телу прокатывается озноб.

Ни встать, ни сесть: лодка мотается из стороны в сторону, подскакивает вверх и с крутым креном рушится и темные водяные провалы. Потом рывок — канат не пускает, а лодка рвется, словно хочет развернуться по течению. В шлюпке тихо. Петр, закутавшись в одеяло и надвинув фуражку на самый лоб, дремлет, втиснувшись между мотором и железным бортом. Петру хорошо: он никогда не мучается морской болезнью. Во время шторма у него только аппетит улучшается. И в салоне он с удовольствием съедает мою порцию. Я обычно в это время, слабый и потный, валяюсь на койке и проклинаю тот день и час, когда моя нога впервые вступила на палубу судна. Мне и сейчас тяжело. Даже очень. Но я креплюсь. Я даже напеваю. Мурлыкаю что-то такое беззаботное. Бодренькое, А Стась и Валентин, те как будто И не замечают болтанки, сидят па дне лодки, упершись ногами в борта, и курят. Крепкие парни. Не то что мы с Беном. Я креплюсь, напеваю, а Бенка лежит на дне ящика из-под вертушки и, закрыв лапами глаза, тихонько попискивает. Чтобы на него не падали брызги, Валентин закрывает крышку ящика, оставив небольшую щель, и Бенка затихает, успокаивается. Он не укачался.

Просто боится черных, косматых воли, норовящих с разгона прыгнуть в „Корифену“.