Золотая корифена - страница 30

— Отбивную баранью или свиную? — судорожно глотнув воздух, уточняет Скачков.

— Баранью. Разве я не сказал сразу? Такую большую, поджаристую. С гарниром. Ну вот, парни, уже и официант бежит, селедочку несет…

— А она стройная была? — интересуется Валентин.

— Кто? Селедочка?..

— Нет. Твоя знакомая…

— Не помню. Да разве в этом дело? Селедочка была сочная, такая жирная… Исландская. Съел я ее и говорю официанту: "Принеси, дружок, еще одну. Только пускай кок побросает побольше лука и картошечки… такими узенькими ломтиками нарежет!"

Потом Стась очень подробно и обстоятельно рассказывает, как они ели сыр, колбасу, салат под майонезом и, наконец, отбивную — чудесную, мягкую, душистую, с такой хрустящей золотой корочкой…

— Давно это было, парни, — заканчивает свой рассказ Корин, — но она была очень хорошей, парни. Очень, Скачков поднимается и мечтательным голосом говорит:

— Да, конечно… разве такую отбивную забудешь?

— При чем тут отбивная, Петька? — вздыхает Корин — Я ведь о девушке говорю. А ты «отбивная». Чудак.

…Тихо. Все спят, только я сижу на корме. Дежурю. Скачков крутится, кашляет, вечно неспокойно спит. Рядом с ним лучше не ложиться; всю спину коленками обобьет. Корин, тот спокоен: лежит на спине, скрестив на груди могучие руки. До утра не шелохнется. К его плечу прикорнул «адмирал» Ему холодно. И сквозь сон он пытается натянуть на колени свои короткие тропические брюки. Я накрываю его ноги краем брезента и опять возвращаюсь на корму. Окидываю взглядом горизонт: нет, он все так же пустынен. Ни огонька. Пусто на горизонте. Куда ни кинешь взгляд — одна темная, в дрожащих оспинах отраженных звезд вода да еще месяц, выплывший ярко начищенной лодочкой из-за тучи… Месяц здесь не такой, как у нас дома. Он похож на лодочку с задорно вздернутыми носом и кормой. А иногда эту небесную лодку кто-то переворачивает, и она сверкает с незнакомого неба, перевернувшись вверх килем.

Просыпается Корин. Поднимает всклокоченную голову, очумело оглядывает лодку, меня, Петра. Откидывается на спину, тяжело, гулко зевает.

— Путешествие продолжается… — слышу я его хрипловатый со сна голос. Глаза закрываются, забота и удивление соскальзывают с лица: спит.

А мне нельзя спать. Мне нужно дежурить, следить за горизонтом: не появится, не мелькнет ли где огонек?

Устроившись на двигателе, я поднимаю воротник рубашки, прячу ладони под мышки; прохладно. Вот климат! Днем от жарищи деться некуда, ночью от холода кожа пупырышками покрывается. Тяжелый, неприятный климат. Уж очень много влаги; днем весь мокрый, и сейчас рубашка сырая, на лбу капельки пота. Жара и влага, жгучее солнце днем, влажный озноб по ночам. Нет, все не так, как дома. Все не так.

…За бортом что-то всплеснуло. Вздрогнув, я поглядел в черную воду: нет, ничего не видно. Встав, размял ноги; привычно окинул взглядом горизонт — пустынно: ни огонька, ни силуэта. Одна вода, звезды и месяц лодочкой. И еще мы, четверо русских парней…

Скачков остается за кормой лодки. — Петр ловит акулу. — Мако-людоед, — Схватка в океане, — Корин готовит «сошими», — Рыбы спешат на пиршество. — Бочонок пуст. — К берегу — в Африку

Остаток ночи был отвратительным: лег спать и видел во сне акулью морду, ее зеленые глазки подмигивали, а пасть растягивалась в мерзкой усмешке. И рты. Много-много больших беззубых ртов. Они жадно, торопливо раскрывались, показывая бело-розовое небо и мягкие оранжевые десна…

Проснулся весь в холодном поту. В тех местах, где меня хватали рыбьи рты, багровели большие синяки. Темные пятна на коже были окружены ободками нагноения. Как видно, у рыб из акульей свиты были все же зубы, но только очень мелкие. Невидимые на глаз. В ранки попала слизь с зубов, и поэтому меня так знобило: слизь с рыбьих зубов действует на человеческую кровь, как яд.

Голова тяжелая. В висках ломит. А солнце уже пробует свои силы. Скоро оно начнет подпекать, подсушивать нас.

Я поднимаю глаза на Скачкова.

— Горизонт чист… — говорит он, — только акула. Уже часа три бултыхается возле лодки.

Просыпается Валентин, делает несколько приседаний. Открывает глаза Корин. Садится, долго трет лицо ладонью. Думает о чем-то, потом, словно приняв какое-то решение, хлопает себя ладонью по коленке, достает коробку. Роется в ней, позвякивая блестящими блеснами, свинцовыми грузилами, карабинчиками, крючками…