Золотая корифена - страница 49

"Я люблю тебя, Джил…" — переводит, заглядывая в записку через мое плечо, Стась… — я не смог…"

— Не успел, — поправляет Петр.

— Да, "…не успел сказать тебе это на берегу. Передать по адресу; Джил Макферсон. Нельсон-стрит, 336, блок 8, квартира 15, Плимут, Англия. Прощай, Джил. «Амбассадор», Глен Маккензи…"

Несколько минут мы молчим, рассматриваем по очереди маленький ветхий клочек бумаги, исписанный торопливыми строчками: Джил от Глена с судна «Амбассадор». Он не успел сказать ей три слова на берегу. Что же там случилось?..

— "Амбассадор"… «Амбассадор»… — бормочет Петр, — вспомнил! В июле прошлого года, когда мы возвращались домой и входили в Ла-Манш, «Амбассадор» давал «SOS», По радио еще сообщали…

— Точно, Петя. Я тоже помню. Мы тогда сами еще выскочили из залива без шлюпок и спасательных плотиков: во время шторма все смыло. А на «Амбассадоре» погибло шестнадцать человек.

Шестнадцать. Неужели и Глен среди них?.. Все может быть. Океан не щадит никого. Даже тех, кто не успел на берегу признаться в своих чувствах.

Я осторожно вкладываю записку в журнал наблюдений за течениями. На берегу мы отошлем ее по адресу. Пускай Джил знает, о чем думал Глен, когда изнемогающий «Амбассадор» уходил под воду Атлантического океана.

— …А ты говоришь "любви нет", — хлопает Петр Корина по спине ладонью, — врешь, старик, есть!..

Тихо. К ночи стало душно. Наверное, завтра опять будет ливень. Все может быть.

Свесившись с кормы, гляжу в воду. Нас опять отнесло на водоросли. Они колышутся под днищем лодки и светятся чуть заметным голубоватым огнем. Какие-то трепещущие пятна медленно поднимаются из глубин. Плывут вверх, разрастаются и все ярче загораются беловатым светом. Медузы, наверно. Неожиданно с правого борта лодки вспыхивают в воде миллионы синих огоньков. Их словно кто-то раздувает громадными мехами: огоньки из синих становятся голубыми… потом почти белыми. Наверное, мелкие рачки. Испугались кого-то и вспыхнули все враз холодным светом: хищника отпугивают. И дальше еще целая поляна заполыхала голубым пламенем. Может, светящиеся рыбки или ночесветки. Какая-то большая рыба пронырнула под килем «Корифены». Я хорошо рассмотрел ее четкий длинный контур, очерченный зеленоватыми бликами.

Океан… какой же ты удивительный! То штормящий, взбесившийся, то тихий, штилевой. То ревущий тысячами голосов, то чуть поющий, насвистывающий в судовых надстройках свои суровые океанские песни. То вот такой, как сейчас, темный, весь в голубых бликах и сполохах холодных белых огней… Скоро мы расстанемся, океан. Так хочет Наташа. Она боится за меня. Ей хочется жить спокойно. Ей хочется, чтобы я был всегда дома. Всегда. Чтобы я брал с собой на работу приготовленные ею завтраки. Вскоре мы расстанемся с тобой, океан. Вскоре мы встретимся с тобой, Наташа. Ты будешь на пирсе. Это я точно знаю.

Неожиданное препятствие. — Водоросли не пускают «Корифену». — Дельфины, — Зеиля выгибается навстречу. — Прыжок через рифы. — Пустынный берег, — Африка. — Лагерь под кокосовыми пальмами — Воспоминание о Камчатке… — Ночные призраки

Солнце еще не взошло, когда мы сдвинулись с места. Двигатель долго не хотел заводиться, и мы разогрелись, вращая тугую заводную ручку. Скачков озабоченно мерил щепкой остатки горючего,

— Часов на пять работы, — сказал он Валентину,

— Через четыре часа мы уже будем на берегу… — успокоил его тот, — прибавь-ка обороты.

Петр повернул рычажок, и лодка побежала быстрее. Чувствовалось, что она с трудом проталкивается через водоросли макроцистис, которые колебались своими широкими бахромчатыми стеблями по самой поверхности воды. Мотор натужно гудел, стреляя вонючим дымком, но лодка двигалась очень медленно.

Прошел час. Солнце поднялось над горизонтом, и его лучи накалили все металлические части лодки, Корифенцы до боли в глазах всматривались в горизонт, а лодка все ползла по широким бахромчатым листьям.

Прошло полчаса. С каждой минутой становилось тревожнее. Валентин покусывал нижнюю губу. Скачков то и дело заглядывал в бачок. Я сидел на носу, свесив ноги, и смотрел в воду: когда же кончатся эти чертовы водоросли? Только Корин продолжал демонстрировать свою волю: лежал и играл с Бенкой.