Золотая корифена - страница 8
День бесконечен. За работой часы, дни, недели катятся быстро, но сейчас время остановилось. От солнца нигде не укрыться. Оно преследует нас везде. Помотавшись на палубе, я ухожу к себе в каюту, валюсь на койку и накрываюсь сырой простыней. Зыбь все не может успокоиться. С методичностью точно выверенного механизма она раскачивает судно. И когда „Марлин“ кренится на левый борт, в каюту заскакивает раскаленный добела солнечный луч. В нем мельтешатся легкие, прозрачные пылинки… Вентилятор с хрипом выбивается из сил и подпрыгивает на столе: одна резиновая его лопасть, похожая на оттопыренное свиное ухо, порвалась, и теперь вентилятор работает неровно, рывками. Он все норовит сползти со стола и грохнуться на палубу. Или взлететь… ввинтиться, как самолетный винт, в пыльный и душный каютный воздух. Ему ведь тоже, наверно, до чертиков надоело вот так весь рейс крутиться, крутиться. Вентилятор прыгает, рвется, но где ему: на изогнутую ножку накинута петля бечевки. Бечевка привязана к гвоздю, и никуда лопоухому не деться.
В каюту входит разомлевший от жары Огнев, Хороший, приятный парень. Где мы только не побывали вместе, в каких только широтах не качала нас морская волна! Симпатичная физиономия у моего друга, серые, спокойные глаза. Но порой в море бывает так, что от одного взгляда на приятную физиономию напарника по каюте хочется завыть: ух и надоело же все!
Жду. Готов проглотить на пари ржавый гвоздь, что Огнев сейчас предложит сыграть партию в шахматишки. Не в шахматы, а именно в „шахматишки“… И не сыграть, а „сгонять“.
Гулко зевнув, Веня предлагает;
— Сгоняем в шахматишки? А?
Нет, все же тяжело в море. По пять-шесть месяцев… в такой жарище. Стиснув аубы, я дергаю ногой и закрываю глаза… Шахматы… шахматишки. В этом рейсе на переходах и по вечерам мы „сгоняли“ их с Веней уже сто пять раз. Пятьдесят две партии выиграл Огнев, двадцать три — я. Остальные вничью.
Венька еще раз зевает и говорит;
— Сдрейфил, значит?
— Б-рр… отстань…
Фу… кажется, отстал. Но это не все. Готов еще раз держать пари, если Огнев не потянется к гитаре. Точно; тот достает из рундука гитару.
Я сбрасываю простыню. Сажусь на койку. Мне очень хочется вырвать из огневских рук противную, расстроенную и пересохшую гитару и треснуть своего симпатичного друга по рыжеватой голове. Не сильно, слегка. Но все же треснуть…
— Только попробуй, — угадывает мою мысль Огнев и крепко стискивает в руках гриф, напружинивается.
Откинувшись к переборке спиной, я с шумом выдыхаю воздух. Усмехаюсь; нет, зачем же его по башке гитарой? Он же хороший парень. Сколько мы проплавали вместе, где только не побывали! А хандра? Бывало и раньше. Пройдет…
Стукнув в дверь, втискивается в каюту Корин. Вытерев потное лицо, говорит:
— Алло, парни, есть предложение: пока суд да дело. Искупаться…
— Капитан скорее позволит себя побрить от пяток до ушей, чем разрешить. Ты же знаешь его: „Акулы скушают. Кто отвечать будет?“
— Ха! А зачем нам его просить?
— А как же?
— Очень просто: кто-то должен нечаянно упасть за борт, а мы бросимся спасать. И все окей! Кстати, я
смотрел: акул сейчас не видно. Ни одного плавника на поверхности…
— Кто же упадет?
— Кто? Сейчас решим.
Корин вынимает из коробки три спички, у одной отламывает головку.
— Кто вот эту, без серы, вытащит, тот и сиганет в океан. Тяни…
Веня потянул — с головкой, я потянул — без…
— Вот и все. Вставай, Коленька. Тебе повезло.
— Ты считаешь, что мне повезло? — Я поднимаюсь, выглядываю в иллюминатор. — А вдруг акула… скушает?
— Ерунда, — успокаивает меня Корин, — парни Ива Кусто тысячи раз ныряли в Красном море. Там акул как колюшек в деревенском пруду: кишат, И что же? Только раз одному парню ноги отгрызли…
Мы выходим в коридор и сталкиваемся с Валентином.
— По-пойдемте к капитану, — говорит он, — дело есть…
В капитанской каюте прохладнее, чем внизу; два больших окна-иллюминатора распахнуты и в них врывается морской ветер.
Капитан кивает нам тяжелой, с крупными чертами лица головой и, подергав мочку правого уха — это у него такая привычка, — закрывает за нами дверь.
— Рассаживайтесь. Можно курить. Вот сигареты… Капитан любит, когда мы бываем в его каюте. По вечерам.