Золотая паутинка - страница 19

Мысленно перенесся он в только что оставленный им город, в комнату Дины, и размечтался. Представил себя мужем Дины, вдали от всего настоящего, в новой жизни, так непохожей на эту. Он не раскроет Дине своих тайн — к чему волновать ее минувшим. Но раз навсегда отречется от всей грязи этого прошлого и отныне каждое биение его сердца будет направлено к искуплению содеянного им зла.

— Дина, милая Дина!.. — шептал Рейнталь и все, что таилось еще в сокрытых глубинах его души, все инстинкты, взывающие к добру и правде, рвались из долгого плена наружу. Эго были такие минуты душевного умиления, когда закоренелый преступник бросается в горящий дом за паршивым котенком, нищий сует голодному псу последнюю корку. Минуты, за которые многое прощается человеку. И тяжки, и сладки были эти переживания Рейнталя. Порыв души искал выхода. В чем, кому излить свои чувства?

Рейнталь прошел в салон и сел за пианино. Он мастерски владел инструментом, обладал исключительной музыкальной памятью. Изящно-грустный лиризм Чайковского сейчас был в тоне его настроения. Отрывки из «Пиковой Дамы», «Евгения Онегина», «Иоланты» наполнили салон чарующими звуками. Все, кто был в салоне, притихнув, заслушались. Рейнталь играл долго, не отрываясь от клавиш. Когда он кончил, тишина еще несколько мгновений длилась в салоне. Потом загрохали аплодисменты. К нему подходили, благодаря за доставленное удовольствие. Многие представлялись, предполагая в нем известного артиста. Рейнталь не ожидал такого эффекта от своего выступления, внимание к нему случайных спутников было совсем некстати и он поспешил уйти в каюту. Вечерний чай и закуску потребовал подать к себе и собрался пораньше уснуть. Когда легкий храп раздался из его каюты, по коридору прошел Игрек, прислушался у его двери и юркнул к Зету.

— Ну-с! — вполголоса сказал он.

— По-немецки орех — ответил Зет — и надлежит его нам раскусить!

— Раскусим!

— Не сломать бы зубы!

— Не бойся, крепкие!.. Ты был в салоне? — спросил Игрек.

— Да. Здорово играет, шельмец. Какие деньги мог бы зашибать!

— Пока он музицировал, а ты слушал, я понаведался в его каюту, — позвякивая связкой отмычек, сказал Игрек.

— И что же?

— В чемодане документов нет. Они на нем.

— Это хуже!

— Здесь мы ничего сделать не можем и пытаться нечего.

— Пожалуй, — согласился Зет. — Пароход не приспособлен для приятных разговоров с глазу на глаз!

— Ну, ладно, до Гамбурга.

— Ты думаешь, успеем? А если его там ждут?

— Чудак! Зря я рылся в его чемодане? Сверху лежит путеводитель, в нем отмечены: сей пароход и поезда от Гамбурга на Берлин, Вену, Варшаву. Понял?

— Есть! — морским термином ответил Зет.

Путин только что пришел домой из ресторана, где он обыкновенно обедал, и расположился работать. Надо было скомбинировать новый орнамент для шкатулок в древне-московском стиле. Накануне его мастерская получила большой срочный заказ из Англии. Дела мастерской шли отлично. Люди подобрались один к одному, талантливые, все эмигранты, большинство интеллигенция. Руководить таким предприятием было легко и приятно.

Путин пришпилил на чертежную доску лист ватманской бумаги, приготовил акварельные краски и начал предварительный эскиз в карандаше. Каждый раз, выполняя подобную работу, он убеждался в том, как полезны прикладные знания. Мог ли он предположить, занимаясь в молодости живописью, лепкой из глины и гипса, резьбой по дереву, выжиганием, что это, в те дни разумное развлечение, не только пригодится ему в будущем, но станет его единственным средством к существованию?

Путин жил под черепичной крышей полутораэтажного старинного дома. Этот квартал, так называемый «старый город», изобиловал зданиями четырнадцатого и пятнадцатого столетий, с их характерной строгостью готической архитектуры. Своеобразной прелестью далеких веков веяло от этого уголка, почти не тронутого крикливой модой современности. Одним концом узкая улица упиралась в городскую стену с башнями и бойницами, некогда служившими оплотом города от набегов враждующих рыцарей. За стеной, под скатом, раскинулся новый шумный город, а вдали синело взморье. С другой стороны улица выходила на площадь против самой Ратуши, с широким порталом, часами над ним и вышкой, блистающей золоченым шпицем. Несколько вековых лип, неожиданно вкрапленных прихотливой рукою между домами, смягчали суровый колорит плитняка и дикого камня. В поздние лунные вечера эта улочка была до жути очаровательна. Чудились мягкие шаги длинноносых башмаков, мелькающие тени в плащах, с перьями на шляпах, звон стальных шпаг, скрещенных в смертельном поединке.