Золотая струна для улитки - страница 13

.

– Вот эта подойдет, – Андреа придирчиво рассматривает открытку. – Это точно Стокгольм?

– Да, пиши.

Дорогая мамочка!

Не могу показать тебе свое изображение, поэтому посылаю изображение города, где мы сейчас играем. В Швеции тоже успех. Потом будет…

– Куда ты потом?

– Милан и обратно домой.

…Милан – и опять Москва. Прости, Мадрид снова не попадает в график. Привет папе, всем сестричкам, Марио и детишкам. Пепе понравилась неваляшка?

Целую вас, люблю, позвоню. А.

– Держи. Опустишь в Стокгольме, ладно? А с Миланом у тебя открытки случайно нет?

– Нет, – расстраивается Зоя. – Там я еще не была.

– Тогда покупаешь там, оставляешь на ней след от помады, чирикаешь буковку «А», и огромное, огромное тебе спасибо.

– Да не за что. В первый раз, что ли?

– А ты почему такая грустная? – Обычно перед поездками Зою лихорадит, она беспрерывно щебечет, рассказывает о планах, о нарядах, которые возьмет с собой, о ресторанах, в которых будет обедать, о приемах, на которых будет блистать. Ее швед – большая шишка. Андреа думает, ей нет никакого дела до Зоиной болтовни, но сегодня подруга молчит, и Андреа не по себе.

– Я согласилась познакомиться с его мамой, – сообщает Зоя с неподдельным трагизмом.

– Ну и молодец. Давно пора.

– Ты не понимаешь! А вдруг я ей не понравлюсь?!

– А вдруг я им не понравлюсь? – Андреа подбрасывает на ухабах проселочной дороги. Она испуганно хватается за низ живота и делает отчаянные знаки. Машина тормозит. Девушка выползает из «уазика», и ее долго, надрывно выворачивает. Андреа бледная, изможденная, уставшая, отчаявшаяся, беременная и довольная.

– Устала, бедненькая? – Дим заботливо обнимает жену.

– Ничего. Это все ерунда. Я привыкла. Просто волнуюсь ужасно.

– Не волнуйся. У твоих же все удачно прошло.

Да, в Мадриде все было просто прекрасно. Два года назад, через месяц после победы на «Фернандо Сор». Прилетели из Рима, свободный час перед концертом, после выступления – переезд в Барселону. «Мам, пап – это Дим. Мы вместе гастролируем, то есть мы вообще вместе…». А потом у Пас начинаются схватки, и всем сразу не до новостей Андреа. Через год:

– Мам, мы расписались.

– О… Ну… Поздравляю, дорогая. Вы должны при-ехать сюда и сделать все как надо, слышишь? С мантильей, с падре и со всеми нами, наконец. И потом, мы так и не познакомились с зятем. Как у него дела?

– Знаешь, Дима пригласили…

– Ах… Прости, милая. Мария хнычет, у нее опять режутся зубки. Кажется, пошли клыки. И это что-то ужасное. А Пас вышла. Все. Целую, целую. Звони.

И еще целый год подобных разговоров.

– У тебя там случайно нет сестрицы на сносях?

– Нет, – улыбается Дим. – Ты будешь гвоздем программы.

Машина с непонятным названием (почему человек, любящий свою родину, должен ездить на плохоньком подобии внедорожника?) уже несется по ровной дороге, но Андреа только больше трясет.

Зря трясет. Отличные у Дима родители. Мама приветливая, хоть и смотрит настороженно. Правильно смотрит. Уже год, как расписались, а не сообщили. Будто они Диму чужие. Андреа говорила, надо. Да только разве Дима убедишь в чем-то? Он бы и не ходил в загс, если бы не испанское происхождение невесты. Легче уж штамп поставить и не париться с приглашениями, визами, разъездами туда-сюда. Теперь ходит Андреа, консультируется с юристами, оформляет документы. Ребенок родится, ему надо гражданство давать. А какое?

Папа у Дима и вовсе родной: мягкий, добрый, уютный. Улыбается в седоватые усы, смотрит лукаво, но взгляд почему-то грустный.

– А ты чем занимаешься? – интересуется, но не пытает.

– Я тоже гитаристка. Не такая, как Дим, то есть Вадим, но первую премию на «Фернандо Сор» получила. А вы чем занимаетесь?

– Молодец девчонка! Ну, пойдем, пойдем, покажу тебе…

– Есть что-то новое? – оживляется Дим.

– Есть. Потом посмотришь. – Приглашают только Андреа.

Они долго идут по холодным, темным коридорам, заглядывая по пути за тяжелые двери: гостиная, столовая, спальня, несколько гостевых комнат. Везде идеальный порядок, отчего у девушки невольно возникает ощущение какого-то уныния, мрачной безжизненности, гнетущей тишины, пустоты, одиночества. Нигде не видно ни забытого на столе стакана, ни оставленной на прикроватной тумбе книги, ни раскиданных по ковру игрушек. Комнаты похожи друг на друга, выдержаны в одном тяжелом, классическом стиле. Она понимает, почему Дим не любит рассказывать о доме, не скучает по родным стенам, не вспоминает семейный уют. Что можно чувствовать по отношению к безликой гостинице?