Золотая туфелька - страница 12

— Кырлык мырлык аганун Тедор Миха-гизи Тостоэвски курхама на тюркиин аганун (Как это ни удивительно, но Федор Михайлович Достоевский оказал влияние на современную турецкую литературу), — Назым Хикмет уставился на Лёлю черносливинами.

— Берлэ-кэрлэ, бэрлэ-кэрлэ (Почему бы и нет, почему бы и нет) — Лёля изящно поднимает мускат за его здоровье.

— Мэхы гырлы саагун Назыма — уга-га-га! — Хыкмыта? Ихала угурина бигэрлы? Уга-га-га! (А что вы скажете о творчестве Назыма — ха-ха-ха! — Хикмета? Который стоит перед вами? Ха-ха-ха! ) — и он медово притирался к Лёле, встопорщивая усы.

— Сирака, — и улыбнулась жемчужинками (С пониманием).

А разве появление Лёли в платье а-ля Чио-Чио-сан, с павлиньим пером в тюрбане, с пошуршивающим веером, не стало фурором 1938 года в дипломатической Москве? Надя Ламанова сотворила это чудо: воротник из золотой парчи, синие звезды из бархата, а на плечах и спине — малиновки, стрекозы и, разумеется, сладостная сакура. Но когда из уст московской чаровницы излетело родное чириканье Поднебесной, тут уж вспотел от обиды сам переводчик Зяма Кац (лучший знаток мандаринского в ту пору).

— Сян-гяо сянко-пуи ан-цзао цзи ин хий бяцзи Греайя Гарцибо? (Не правда ли, красавица Грета Гарбо смотрится эффектно на фоне китайской жизни в своем последнем фильме?)

Китаянки захлопотали ресницами:

— Бай-синь, бай-сянь (Очень даже, весьма даже.)

— Ми-сяо сян фу проугресь, елейтрийсесь, ай-хай-хай, вайтейр клойзейт ин сяо мяо Конфуйдзи. (Но шествие нового века с его прогрессом, электричеством и, простите, ха-ха-ха, ватерклозетом не отменяет вековую мудрость Конфуция.)

— Бай-синь, бай-сянь. (Очень даже, весьма даже.)

— Фи-ха сяо фунь со — бай-синь, бай-сянь? Ай-хай-хай (Но признайтесь, миленькие, у китайских девочек есть что-то еще кроме умения повторять «очень даже, весьма даже»? Ха-ха-ха)

— О-а-а... о-а-а... (Китаянки крутили шеями и веселились глазками.)

Ах, Лёля, даже для эфиопов нашлось у нее доброе словечко:

— Хаади гээзи амхарах абиихин Искендер Пуськин инха Аддис-Абеба? (Правда ли, что установка памятника великому эфиопскому поэту Александру Пушкину в Аддис-Абебе дело ближайшего будущего?)

Черные яйца глаз эфиопа зажглись счастливым светом:

— Хуляха Искендер Пуськин идхаа дипломатикик инфиха Москоба (Это позволит рассчитывать на дипломатическую помощь Москвы.) Их прохихес, элехтрихен, идхааль демохрахиа. (Таково неумолимое шествие прогресса, электричества и народной демократии.)

Разумеется, Лёля купалась не только в мареве Востока. В строгом платье с некрупным брильянтом на застежке ажурно-белого воротника, с чуть бледным лицом (уф, научитесь пользоваться пудрой — как будто намекала она раскрасневшимся от коктейлей самкам), с губами холодными, но, вероятно, жаркими, если коснуться их — как вода Балтийская обжигают (скидывая соболью накидку, которую молитвенно ловил камердинер) — она появлялась на Поварской, в Шведской миссии.

— Дерг стагин унг мельме длигинд москауга астрела? (Мне кажется, у московской звезды есть шведская кровь?) — встречал Лёлю посол Гунд Густафсонн и лобызал ей ручки.

— Инги фьордом ан Стахальма дерг ярла кривиай орва Михель Леэгэрмонт «На Севере диком стоит одиноко сосна» — «Ан Норвик вирга верда магри» (Представляя Стокгольм, я вижу не только фиорды, но слышу всегда чудесное стихотворение русского поэта Михаила Лермонтова «На Севере диком стоит одиноко сосна»), — улыбалась Лёля. — Инги дерг маги инд хагаге (Вероятно, все дело в родстве душ.)

— Игиги, фрёген Хелен, игиги (Согласен с вами, госпожа Елена, согласен), — посол начинал раскрасневаться от аперитива.

— Иг хуго! (Кстати!), — оживился посол. — Инг хого маго свериген водочика инг свериген мхира (Попробуйте шведскую водочку, настоянную на почках шведского мха).

Лёля пригубила.

— Хиг? А! а! а! а! (Здорово? Ха-ха-ха.)

— Унде бигаен свериген пчик-пчик (Лёля щелкнула пальчиками, вспоминая слово) свериген... шуточка... (Да, это, пожалуй, хорошая шведская... шуточка.)

— Хухундер (Шуточка.)

— Мерси. Пцюп (воздушный поцелуй).

Впрочем, не всегда получалось дипломатически-безупречно. Московской стороне пришлось попотеть, расхлебывая скандальчик с Бернардом Шоу. Но разве не виноват он сам, когда на банкете в «Национале» вздымал тосты за дальнейшее процветание коммунистического строя, наколов золотой кружок севрюги и жуя салат из раковых шеек? «Ни — кха (не в то горло) — кха — никогда я так сы — кха — тно не ел, как у вас в стране во время — кха — мифического голода!» Его белая борода стала желто-радужной из-за севрюжьего масла. «А заводы? Кха-бха-кха (Сплюнул.) Сорри. А заводы? Повторяю я. Их величественные тьфу! (Сплюнул.). Сорри еще раз. Величественные трубы более величественны, чем Их британское Величество! Вау!» (борода вправо-влево, зорк глазами — неплохо пошутил?)