Золотая туфелька - страница 20

Там-там-там — на стол выкладывает стопку из той же серии: со свисающим с плеча полотенцем Лёля — в раздевалку, нагнулась (боже мой, изгиб спины!), чтобы затянуть шнурок, а руки на бедра, и что-то быстро говорит партнерше, бежит, бежит на корт после перерыва (такие щиколотки вы не целовали!), усталая, сидит, закинув голову (боже, шея!) — и лучшее в подборке фото — бабушкиным гребнем расчесывает волосы под лучами солнца... И в прядях свет московских куполов...

Плюс фото в гамаке — в Сокольниках. Москвички любили там понежиться. Фото из-за спины — читает книгу — можно разобрать автограф (Michael Bulgakov? — нет, такого мы не знаем), устав от чтения, — танцует на сцене летнего театра — ну, конечно, белый ветер платья, лицо сияет в пламени волос, дух перевести (пчик! — снова фото) с бокалом веселого шампанского, но Уинни залюбуется другим — в Нащокинском (в Москве пылающее лето! Асфальт ползет, как каша по тарелке) при открытых окнах — герани поливает (на снимке два пятнышка — вода на объектив попала — соглядатай гулял внизу и тихо чертыхался от жары)...

Танцы снова... На снимках — то шарф пьянеющий (перещеголять Айседору Дункан?), то роза на челе, то голый локоток... Счастливая спинища кавалера... Антуан Роланж? Он самый. А рядом — пончик семенящий? — Мишенька Айвазов? Он. Подагрик с желеобразными глазами — Андрей Белый? Именно. Красавец шоколаднощекий? Капабланка. Грустный рыцарь? Тухачевский. Добряк и слегка еврей? Самуил Маршак. Или вот — еврей не ярко выраженный? Леонид Утесов. Мизантроп с клубничными щеками алкоголика? Юрий Олеша. Споткнешься о фамилию, он — кто? Кажется, писатель. А красавец с женолюбивыми глазами? Звезда их оперы — Серж Лемешев. А следующий — щеголь-щеголь-щеголь? Певец кафешантанный — Вадим Козин. Поставьте мне потом его пластинки. Глядите, вуаля*  денди, по виду ясно — желали отравить... Архитектор Мельников, создавший дом — космический корабль, а оказалось, клетку золотую... Шушукали: он обнимал колени Принцессе Крымской, когда та загорала на крыше его дома. А супруга? Супруга, ках-ках (кашляет, простите) — запила. Вероятно, vodoсhku? Литрами — бенедиктин. Французский, настоящий? (Черчилль ревниво) Или паленый сталинский? Не-ет (секретарь с уважением), истинно французский. Ле Корбюзье лично коробами присылал. Он, к слову, за Принцессой Крымской приударял в Москве. А она? Не в силах рассказать в подробностях... Гри! (Черчилль малиновеет) Поманила пальчикам Ле Корбюзье (ну как она умеет — с грацией балета) и жаром губ дохнула в ухо... Что? Ваше превосходительство, не в силах... — Ы-ы! — Она сказала «стручок иссохший». — Хю! Хю! (Черчилль замахал руками, вдарил по сигарнице — сигары у-ух!) — Хю-дальше... Что за седовласый с величественным взглядом хитреца? Так это, ваше превосходительство, великий Станилавский-режиссер. О нем и в Англии молва большая. Его же убежавший ученик — Майкл Чехов (родня Энтони) — сегодняшнюю славу Холливуда выковывает на столетие вперед. Но как вальсирует сэр Станиславский — барином плывет! В такие годы! А лапища его, замечу я, на выемке спины Принцессы Крымской расположилась с удовольствием. Еще бы! (Черчилль взгляд взметнул на секретаря прощупывательный). Ну-с, все-таки продолжим. Кто там еще? Я вижу: снова дипломаты: неужели из арабов, посол египетский? — я не ошибаюсь? Простите, ваше превосходительство, это их поэт-экспериментатор — Пастернак. Складно, как уверяют русские, передает Шекспира. И стихами? (Черчилль умиленно). Да. Подумать только. Но он на празднике и не танцует, почему? Только захлебывается от водопада комплиментов Принцессе Крымской. Кха-кха (мудро посмеется секретарь). Именно. Он не танцует: хром, как лорд Байрон, но скрывает. А этот — кто? Какой-то кит на палубе — но очень весел и, надо думать, прожорлив за дюжину китов? Наш знакомец прежний. Он увивался за Принцессой долго-долго, музу вылепить хотел из нее — Алекс Толстой, между прочим, перебежчик из стана белых эмигрантов. Вербовать не думали? Цок (цокнет отрицательно) Он бестия — надует. Но лапать Шан-Гирей он не дурак! Но так она пустила шуточку: в вас, Алексис, столько килограмм, что не замечать нельзя, как борова, пока не разберут на части. — Хю! Хю! Не в бровь, а в рыло! (О себе подумай — секретарь не произнесет, конечно.)