Золотая туфелька - страница 7

6.

Ну, конечно, смеялась, пригубливая вино, дразнила завсегдатаев ресторанных: разве конферансье Гаркави не посылал ей записку «Божественная, позвольте вываляться в пыли у Ваших пяточек»? А Юра Олсуфьев — художник и фантазер (смеем думать, что Лёля воспринимала его серьезнее, чем «жениха» Боречку Скосырева), итак, Юра не упрашивал научить танцевать? (Впрочем, его всегда, сопя в щеки, отпихивал Немирович.) И неужели маршал Тухачевский не смотрел на Лёлю в «Савое» своими чуть водяными глазами? — не все же о новых танках мечтать — и поднимал в ее честь шампанское в молчаливом тосте...

Дразнила спутниц их дешевых — достаточно было повести бронзовым плечиком, с которого упадала покорная чернобурка (нет, не угадали, не подношение Миши Айвазова, берите выше — самого Микояна), впрочем, предпочитала огнёвку — потому что это шан-гиреевский цвет: пьяное пламя...

Кстати, Зинаида Райх предложила мену: боа-огнёвку из Лёлиного гардероба на свою шубку из красного волка. Лёля не согласилась. Дело не в том, что красный волк — не волк, а крашеная кошатина, просто знала — тут другая интрига. Севушка Мейерхольд четвертый, кажется, раз уговаривал Лёлю поступить к нему в театр — увидел, как Лёля выстукивает чарльстон в «Метрополе» с Роланжем — «Мои пр-римы, — чуть каркал гений, — так тан-нцевать не мог-гут. Елена Александровна, — качнул головой, — соглашайтесь. Я сделаю вас звездой!» Даже щеки у него размалиновели. А Лёля? Щурилась. Милостиво кивала. И Райх затаила: ясно, какие танцы привиделись муженьку. Хотела выцарапать у Лёли боа, а после тыкать Севушке в лицо: «Ты не понял — она торговка! Вприпрыжку за моей кошкой — сама кошка драная!».

Да это мелочи. Вглядчивых другое интересовало. Если чаровница из «Метрополя» — не прима мейерхольдовская, то почему такие шу-шу, когда она (ах, улыбка, ах, чертовка) входит, бамкнув зеркальной дверью? Ну, разумеется, спутники под стать: Антуан — двухметровой породы с синими глазами, а еще брильянтик на мизинце, или Мишенька Айвазов — пусть семенит ножками, но благополучие излучает, как парфюм, — денги, фрюкты, лебяжий пюх — или Константин Мельников — архитектор: да за его усики, за его белую шляпу — любая удавилась бы... И правильно. Разве не хорошо выпить чаю в плетеных креслах на крыше его дома в Кривоарбатском? И смешно же, когда щекочут коленки!..

А Капабланка? Весной 1935-го москвички (ни бум-бум в шахматах!) сахарно сплетничали, что Капабланчик-смуглянчик профукал партию с Ласкером только по той причине, что... не смотрел на доску! головой крутил! Искал в зале жену свою (кстати, русскую, из белогвардеек) Оленьку Чагодаеву? Черта с два! Оленьки и близко не было (в Петровском пассаже скупала оренбургские шали, у бывшего Елисеева — черную кавиар кастрюлями), а была другая — незнакомка в кремовой шляпке — ну да, Лёля... Лица из-под шляпки не разобрать: лишь поманивала Капу нижняя полоска губ со смешком — неужели не разглядел королеву московскую?

Ласкер нудел в мемуарах: Капабланка изумил — всегда джентльмен, он вдруг бахнул стулом, выпрыгнул, «мерси а во парти»*  не сказал — и скачками, скачками орангутаньими по лестнице!.. Если бы Ласкер увидел слезинки в глазах Капы, то уж наверняка простил... А Капа на Волхонке стоял и смотрел, как чудная bella donna северных стран с золотыми прядями (шляпку — порх! — на сиденье) машет ему из авто. Это неженатый Ботвинник ее увозил — и гордился, что станет учить Лёлю шахматам — наивненький, да? Она вспомнила на Арбатской площади, что не купила тетушке капель дуремьяновых («И такие бывают?» — удивлялся Ботвинник) и, шляпку нацепив, исчезла.

7.

Но если бы Лёля только стучала каблучками, вряд ли ее вспоминали бы теперь. И даже ее красота (да, я осмелюсь произнести эту ересь) — еще не окончательный повод для бессмертия. Загадка-то не в том, что рыжие искры волос шлепали по губам кавалеров — и они пьянели, — прищелкнет пальчиками — пчик! — и скачут за Лёленькой на четвереньках... А в том загадка — какие светляки летели у нее в зрачках или, если без метафор, секреты парапсихологии.

Валя Маленко, например, просто фиксировал в дневнике: «Мы сидели у Макса на веранде, было ужасно душно. Макс с багровым и потным лицом (хоть выжимай) объяснял, что это Кара-джил (черный ветер), который идет из сухих крымских степей, и дождя не будет месяц. А море делается похоже на зеленое болото. «Ха-ха, — какие ужасы, — все обернулись изумленно на Лёлю, это она заговорила, — а я захочу: и дождь пойдет!» Макс расхохотался, а Бугаев заскулил «Лёленька, помилосердствуйте... Мы измучились из-за жары... Зачем насмешничаете...» И вдруг — да, сначала она выставила руку — белую, как у Афродиты, ломкую, как у ириса — из-под крыши веранды — и мы услышали, сразу услышали шу-у — быстрый ветер — а после — пям-пям-пям — полило! Дождище! «Лёлька — глазастая, — говорила Маруся потом, — первая тучку приметила. У нас тучки прячутся на Кара-даге, а потом — прыг — и выливаются». Только Макс вечером в темноте Бугаеву шептал: «Борис, ведь ты видел — никакой тучки не было. И потом не было! А падало прямо из чистого неба!».