Золото Серебряной горы - страница 22

— Куда? — не понял Петька.

— В отделение.

— Но зачем?

— Там разберемся. Поживее, пожалуйста.

Час от часу не легче! Не найдя в глазах любопытствующих ни капли жалости, Петька сунул вещи в сумку, вздохнул и поплелся за сотрудниками милиции.

С большим трудом удалось Бумажкину убедить стражей порядка в том, что он никакой не токсикоман и что в сумку полез вовсе не для того, чтобы получить кайф от запаха ацетона, а чтобы отлепить от ее дна эту злополучную книжку Агаты Кристи. И все же не будь у него при себе удостоверения внештатного корреспондента журнала «Просторы» и фамилии отца, напечатанной на обратной стороне обложки, напротив слов «главный редактор», вряд ли Петька успел бы к поезду.

— Ладно, — сказал милиционер постарше, когда объявили о посадке на поезд, — беги. Да чтобы больше у тебя ничего к ничему не прилипало.

Петька схватил сумку и что было сил помчался к вагону. Как ни странно, она уже не казалась такой невообразимо тяжелой, как в аэропорту.

Петька сел в купе, отдышался и теперь уже испытал неведомое прежде блаженство. «Все в порядке, — подумал он с радостью и удовлетворением, похожими на те, которые возникают после успешной сдачи экзаменов. — Еще один этап моего путешествия к «островку российского благополучия» завершен». И тут почувствовал, что у него некстати начинает потихоньку поднывать зуб.

Поезд тронулся. За окном замелькали редкие огни, потом исчезли.

— Постель будете брать? — спросила заглянувшая в купе, краснощекая проводница.

— Буду.

Проводница протянула Бумажкину постельное белье, сдала сдачи и пошла дальше.

Подождав немного, не подселят ли к нему кого-нибудь из пассажиров, и, убедившись, что этого не произойдет, Петька закрыл купе на замок и поставил сумку на середину полки. Он так и не мог смириться с необходимостью до конца путешествия терпеть надоевшую ему попутчицу. «Пусть по листочку, пусть медленно, но я от тебя избавлюсь!» — приговаривал он, глядя на обложку с красочной надписью «Агата Кристи». Бесполезно! И на этот раз победу одержала Петькина соперница, превратившаяся вместе с сумкой в единый конгломерат.

Бумажкин почувствовал, что в душе его появляется тихая ненависть к этой книге. Он понял, что от нее можно ждать всяких гадостей, которые могут произойти в самый неподходящий момент.

Несмотря на то что было уже довольно поздно, пассажиры, судя по всему, и не собирались укладываться. Они бродили по вагону, громко спорили, шутили, смеялись. Петька, последние силы которого ушли на борьбу с книгой, тоже решил выйти в коридор.

Возле окна стояли молодые женщины. Петька не прислушивался к их разговору, но до его слуха долетали обрывки фраз.

— Дурой была, что раньше этого не сделала… — сетовала одна из них.

— А ведь сколько я тебе об этом говорила! — поддержала вторая.

— Это верно… Действительно, иметь мужа — это здорово! Главное, что всегда есть на ком сорвать свою злость…

«И, правда, дура, — подумал Петька, — что одна, что вторая», — и отошел к другому окну.

В вагоне между тем становилось все тише. Разговоры смолкали, народ укладывался спать. Ушли и две дуры. Проводница переключила яркий свет на тусклый, ночной.

Бумажкин тоже собрался идти спать, как вдруг хлопнула дверь, ведущая в тамбур, и в конце коридора появилось двое мужчин. Впрочем, к ним больше подошло бы другое слово — мужики. Один из них был низкоросл, коренаст, с приплюснутым носом и узкими маленькими глазками. Другой — высоченный, худой, с носом, как у Буратино и выпученными глазами. Но Петьку поразила не столько их внешность, сколько одежда. Он подумал, что в таком наряде его родители даже на даче, в Перловской, постеснялись бы появиться, не то, что разгуливать по вагону. Но, судя по всему, у этих двоих просто не было костюмов на выход, как, наверное, и вообще мало-мальски приличной одежды. На обоих висели старые, вытянувшиеся, неопределенного цвета свитера, а широченные брюки были заправлены в длинные, до колен, сапоги, нижняя часть которых была сделана из кожи, а верхняя — из овчины. Такой необычной обуви Петька еще не встречал, и понятия не имел, как называется. Одним словом, эти двое явно не были представителями гнилой интеллигенции, как выразился бы папик и к которой относились Бумажкины и их окружение.