Золотой куполок - страница 3

Сон не шёл. Андрей укладывался то на один бок, то на другой; он крепче смежал веки; переворачивал подушку, расправлял на ней мельчайшие складочки; он вытягивался то в струну, то складывался калачом, — сон не уносил измученное тело в царство Морфея.

В голове громоздились видения: нежные русалки кружились хороводом, потом превращались в каких-то бесноватых пловчих-синхронисток; томные геи, вихляя бедрами и закатывая глаза, щекотали друг друга травинками; сосед Лёня, держа в руках пистолет вместо кисти, пытался навести порядок, и палил во все стороны с закрытыми веждами…

Андрей открывал глаза, смотрел на часы, которые показывали, что спать времени остаётся всё меньше и меньше. «Вот всегда так, — думал он, — если нужно выспаться, то и не заснешь никак… Совсем ведь не отдохну… в электричке если… чуток дремну… всегда так… картина эта ещё Лёнькина в башке застряла… Продал бы шедевр с глаз долой…»

Почти под утро Андрей провалился в яму сна, и когда прозвенел будильник, он не сразу понял — в чём дело? Что? Почему звенит? В следующее мгновение сознание вернулось: да, да, нужно вставать, — уговаривал сам себя, но тяжелые веки никак не хотели разлепляться. Он поднялся и сел на кушетке, яростно растирая ладонями лицо и уши. Такое простое действие всегда помогало освободиться ото сна.

С мольбертом на плече, с рюкзаком за спиной, дрожащий от недосыпа, Андрей выскочил из подъезда, чуть было не упал, поскользнувшись на отполированном ночным морозцем тротуаре, но резиновые сапоги ребрами подошвы удержали, уцепились, взвизгнув, за лёд. Быстрым шагом, пустынными в столь ранний час улицами окраины Москвы, добрался до платформы Новогиреево, — пять минут оставалось до электрички. «Главное успел, — подумал. — Теперь, не отменили бы в Покрове автобус».

К полудню и совсем потеплело. Солнце торопилось прогреть стылую землю, кропя ее живой водой; синие лужи манили деревенских воробьёв опрокинутым небом, — они барахтались в весенней воде; над полем невидимо высоко пел жаворонок.

Идти по растаявшей дороге трудно, — сапоги вязли, чавкали, хлюпали; ноги с непривычки начинали ныть, но Андрей шёл и шёл вперёд: оставалось меньше половины пути. Он устал, голова слегка кружилась, но останавливаться не хотелось, и эта физическая усталость совсем не портила настроения, но наоборот — душа ликовала; соскучившиеся за зиму глаза ловили оттенки красок, которые никогда не схватишь зимой, а только сейчас, когда всё пронизано и перемешано солнцем.

Над полем поднимался тонкий пар, отчего полоска фиолетового леса мокрой акварелью расплылась у горизонта.

Вдруг впереди на дороге он увидел движущуюся точку, и никак было не разглядеть, — человек ли идет, собака ли бежит, — как ни пытался Андрей определить, кто впереди, — не мог.

Через некоторое время он понял, что это все-таки человек, и идет незнакомец навстречу. Расстояние сокращалось, и Андрей теперь ясно видел старичка в тулупе, перепоясанного красным кушаком, с вязанкой хвороста, торчащей из-за спины. Путник шёл по раскисшей дороге без видимых усилий, и даже не шёл, а надвигался на Андрея, будто сотворяясь из света, становясь плотнее и видимее.

У поваленной вдоль дороги старой берёзы они поравнялись, и старичок заговорил первым:

— Здравствуй, мил человек, — произнес он ласково, — далеко ли путь держишь?

— И вам, дедушка, здоровым быть. В Гостец иду.

— Далековато. Давай посидим, отдохнём малость.

Старик сбросил со спины вязанку и присел на берёзу, похлопал по стволу рукой, приглашая сесть и Андрея.

— Вот дерево-то не выдержало, снегу много нынче навалило… не снесло тяжести да морозу.

Андрей присел на ствол и почувствовал, что вообще-то сильно устал и отдохнуть сейчас будет в самый раз. И поговорить с дедом интересно. «Чаю, пожалуй, надо выпить», — подумал, и начал развязывать рюкзак. Достав термос, отвинтил одну крышку и протянул старичку; другую взял себе.

— Чайку хорошо попить в дороге, давай, отец… полную налить?

— Не-не-не, хватит вот так-то.

Старичок убрал крышку, которую Андрей успел наполнить на треть.

— А ты, я гляжу, художник, — старик кивнул головой в сторону мольберта, прислоненного к берёзе. — В Гостец, значит, идёшь? Хорошее место… Поди, золотой куполок хочешь зарисовать?