Золотой рубин - страница 20

Когда шихта была перемешана как следует, Шульц приказывает таскать ее в гуту, засыпать в тот горшок, который он облюбовал для рубина. Золосеи и эту работу мигом проделали.

Наконец все горшки были засыпаны шихтой, Данила Петрович дал полный газ в своей печи и начал варку стекла и хрусталя.

Шульц с часок покрутился возле своего горшка, понаблюдал за работой Данилы Петровича, видит, все идет нормально, и говорит:

— А теперь мой придет нах хаус, квартир свой, и будет поспайт. А твой варийт и мой золотой рубин. И хорошо варийт, смотреть в оба глаз! Чтоб грязь в горшок не попадайт, твой отвечайт тогда перед генераль. Поняль?

И Шульц зашагал домой.

— Вот, брат Сенька, — вздохнул Данила Петрович, — какие наши с тобою дела. Он будет спать, а мы его работу делай. И мы гроши получаем, впроголодь живем, а ему сто целковых в месяц будут выписывать в конторе.

— Недолго он будет их получать, — отвечает Сенька отцу. — Все равно я вызнаю секрет, и тогда генерал прогонит его, а мы с тобою будем сами варить этот проклятый золотой рубин.

— Ты уже вызнал, шишку на лоб он тебе посадил. А что ты узнал? Ровным счетом ничего.

— Нет, узнал! — горячится Сенька. — Кое-что, а узнал. Я слышал, как он наливал что-то из бутылей в посудину и как кидал деньги туда. А вот сколько он кинул и каких, я, правда, не знаю, со счету сбился.

— А хотя бы ты и не сбился со счету, то все равно нам от этого пользы ни на грош. Ведь деньги-то золотые разные бывают. И десятки, и пятерки, а изредка даже по пятнадцати рублей бывают. Вот мы с тобой и гадай, каких он набросал туда, на сколько рублей. А вот я, хоть я, не подслушивал у двери, как ты, а одну вещь узнал важную, — говорит Данила Петрович.

— Какую? — загорелся Сенька.

— А такую, что золотые монеты он растворяет сначала в царской водке, вот какую. Только в ней золото и растворяется. Вот это для нас важно было узнать на первый-то раз.

У Сеньки и глаза на лоб от удивления полезли.

— Тять, а эту водку цари пьют? — спрашивает он у отца. Данила Петрович усмехнулся.

— Дурачок ты еще у меня, Сенька, а еще хочешь немца перехитрить. Если бы цари хватили такой водки хотя бы по махонькой рюмочке, то они тут же и отдали бы богу души свои, все бы окочурилися. Нет, брат, это она только так называется, а на самом деле это смесь двух кислот, азотной и соляной: одна часть азотной и три части соляной. И эта смесь такая едучая, что в ней даже золото распускается, словно сахар в кипятке. А ты вон что подумал: цари, дескать, ее пьют. Ладно, хватит об этом толковать, давай-ка за горшками наблюдать, особенно за немцевым. Ты слыхал его наказ? Ежели что, то он генералу пожалуется: мы с тобою в ответе будем.

Сенька пошел на другую сторону печи, где у него были «свои» горшки — четыре горшка, которые отец отдал ему под наблюдение, а Данила Петрович остался по эту сторону, смотрел за остальными.

Данила Петрович во многом полагался теперь на Сеньку: Сенька многое уже понимал в стекловарном деле. Если у Сеньки в каком горшке варка не так шла, как нужно, он не всегда отцу говорил об этом; сам знал, отчего не рядом шло, быстренько исправлял неполадки, если это в его силах было, или отцу докладывал, когда сам управиться не мог.

— И все равно, тятька, я этого Жульца пережулю, я все вызнаю, что нужно, — говорит Сенька отцу.

— Да ты не хвастайся прежде времени, аника-воин. Знаешь пословицу?

— Какую?

— А такую, старинную: «Не хвались на рать идучи, а хвались, с рати идучи».

— Слыхали мы это, — тряхнул головой Сенька. — И все же я тебе заявляю вот теперь: я у него секрет рубина этого вызнаю.

— Вызнаешь — нам обоим легче будет, — вздохнул Данила Петрович, — на конюшню мы тогда не попадем опять. А нам и вызнать-то не так много теперь осталось. Только одно: сколько золота нужно, чтобы получился рубин.

— Вот это я и вызнаю! — сказал Сенька уверенно.

— Ну, Сенька, пропали мы с тобой, — говорит Данила Петрович сыну, когда варка хрусталя подходила к концу.

— Почему? — не понимает Сенька.

— А потому, что рубина-то не получается у немца. Смотри, хрусталь в его горшке, как и во всех горшках, доваривается, а он не рубиновый, а самый обыкновенный, бесцветный, — отвечает сыну Данила Петрович.