Золотой рубин - страница 36

Но отцу ничего не сказал.

А весна-то все ближе да ближе надвигается, все ширится и разгорается. Вот-вот начнется паводок. Воробьи давно уже суетятся по-весеннему на дорогах и в палисадниках, на ракитах и тополях. Их почему-то всегда особенно много возле конторы фабрики, на кустах сирени — целый базар!

И грачи прилетели.

Желна, черный дятел, давно уже оповещает всех в бору о скором приходе настоящих теплых дней, звонко кричит при полете свое «плыть, плыть, плыть», а севши на сук или на вершину ели, заканчивает- утверждает громким «тэ-эк!».

— Так, — говорят старики. — Значит, скоро все поплывет, раз желна плыть-плыть приглашает.

На опушках леса, там, где уже растаял снег, начинают бормотать косачи: скоро у них начнется настоящий ток.

И жаворонки нет-нет да прозвенят где-то в вышине, рассыплют там серебро свое. И рябчики ведут уже пересвисты в густых ельниках. А голуби-то, голуби что делают на крышах! Гуркуют и гуркуют, — в Дятькове все ребятишки так говорят про голубей: не «воркуют», а «гуркуют». Голубей по Дятькову много, особенно на конном дворе генерала, где кучера прикармливают их овсом, а крыша над гутой их любимое токовище. Сенька самый заядлый голубятник среди сверстников. Дома у него есть свои голуби, но и на работе, как только выпадала свободная минутка, он нет-нет да и выскакивал на фабричный двор из гуты, чтоб полюбоваться на любимцев своих, послушать воркование их.

У Сеньки есть и еще один любимчик — фабричный соловей. Он живет в зарослях бузины, разросшейся вдоль фабричного забора, — там, где свалка мусора. Но сейчас его еще нет; соловей прилетит позднее, когда на бузине начнет развертываться лист. Прямо удивительно, почему эта соловьиная парочка облюбовала такое неприглядное место? На том берегу Барской речки, в саду и в парке генерала, есть лучшие места. А вот поди ж ты, соловьи всегда тут поселяются, каждую весну. Соловьиха сидит в гнезде, высиживает своих соловьят, а соловей, чтоб ей не скучно было, услаждает ее песнями. И тот, кто работает в гуте в ночную смену, выбегает ночью на минутку-другую во двор — глотнуть свежего весеннего воздуха и послушать соловья.

— Наш-то, наш как разоряется! — говорят они с восхищением.

Соловьиная пара была окружена заботой всех гутенщиков; ребятишкам строго-настрого наказывали не подходить близко к кустам бузины, чтоб не беспокоить птиц.

Но Сенька все же подходил. Он видел и гнездо, на котором соловьиха сидела. Оказывается, гнездо ее на самой земле, оно и на гнездо-то не похоже; соловьиха прямо так и сидит на голой земле. Возможно, там и есть какая-то подстилочка, Сенька этого точно не знает. Он подходил тихо, чтобы соловьиха его не услышала и не увидела. Так же тихо он и отходил, чтоб она не обеспокоилась. Никому из ребят Сенька гнезда не указывал. Ребята ведь разные бывают. Другой дурак возьмет да и спугнет ее, соловьиху-то, а она возьмет да и бросит гнездо свое, что тогда? Осиротеет ведь двор фабричный. Кто тогда тут петь будет?

Все слышали, как поют соловьи, но видеть их во время пения редко кому приходилось. А вот он, Сенька, видел это не раз. Оказывается, соловью не легко даются его песенки, особенно когда он пускает трели. Перышки на его спинке и шейке при этом так взъерошиваются и дрожат, будто его лихорадка трясет.

Сенька больше всего в году любил весну. Весной он и сам оживлялся, прыгал, как молодой козленок; на него нападало веселье, он шутил с друзьями, хохотал и смеялся по каждому пустяку.

— Да угомонись ты, — говорил ему не раз отец, когда Сенька чересчур шумел. — Что ты носишься как угорелый?

И Сенька притихал. Отца он всегда слушался и побаивался.

Нынешняя же весна была не легкой и не радостной для Сеньки, нынче он не прыгал и не скакал. Забота и думы печальные навалились на него в эту весну.

Какие?

Да все те же самые: как подобраться поближе к этому Шульцу, как разузнать у него секрет золотого рубина, подглядеть, сколько же, в конце-то концов, клаДет он золота в шихту? Не может же того быть, чтобы немец все сто целковых вбухивал в один горшок. Не может. Но тогда сколько же он кладет туда?