Золотой Василёк - страница 18

В зале прогуливались парочками девочки, не занятые в игре «в птичку». И Надя заметила, что, проходя мимо, они смотрят на ее ноги и смеются. Надя тоже посмотрела на свои ноги: из-под длинного, до щиколоток, платья она увидела тупые носки потертых валенок. У Нади были очень маленькие ноги, ей не подобрали еще прюнелевых казенных ботинок, и она осталась в своих стареньких пимах. Это были те самые милые валенки, о которых с такой любовью и нежностью говорила дома мама, отправляя Надю на прогулку: «Молодцы валеночки! Они знают, как нам трудно купить новые, и хотят еще хорошо послужить всю зиму». Здесь это было глупо и унизительно.

Надя нахмурилась, однако ног не спрятала. Валенки в самом деле казались ей сейчас живыми существами. Они как будто просили Надиной защиты и тревожились, что в этой большой, залитой светом комнате девочка застыдится их.

— Морозова! Кто твоя мать? — вдруг услышала Надя неожиданный вопрос.

Около нее стояла бойкая черноглазая девочка с забавным вздернутым носиком. Не дожидаясь ответа, она добавила:

— А сколько у вас дома комнат?

Надя вопроса не поняла. Ей никогда не приходилось считать, сколько у них комнат. Они жили с мамой в небольшой комнатке при школе.

— Сколько? — удивленно приподняв темные брови, переспросила Надя и, впервые задумавшись над этим, медленно ответила: — Одна комната.

— Значит, вы бедные? — приставала девочка.

— Нет. Мы не бедные, — вспыхнув, возразила Надя. — Бедным негде жить. И они просят милостыньку.

— А твоя мама красивая?

Красива ли ее мама? Об этом Надя тоже никогда не думала. Ну конечно, красива! Потому что не может же быть, чтобы ее мама была некрасива! И Наде захотелось рассказать, какая у нее мама. Но она ничего не сказала, и только перед ее глазами сразу, как живой, возник образ матери, ее внимательное лицо, улыбка, шелковистые локоны пышных волос. Надя даже как будто услышала ласковый голос, увидела нежные руки и, полная любви, невольно протянула вперед свои, чтобы прижаться к матери, обнять ее, но, встретив насмешливые глаза чужой девочки, опустила руки, и сознание горького одиночества проникло в ее душу.

— А какие у нее волосы? — допытывалась девочка.

— Волосы черные, — чуть слышно, с дрожью в голосе сказала Надя.

— А вот у моей мамы волосы золотые! И кожа белая! Как у цариц! — хвастливо объявила шалунья.

Надя стала волноваться.

— А у моей мамы еще белее! Белее! — резко сказала она.

— Врешь! Не может быть! Потому что у нее черные волосы.

— Нет, белее. Белее! Белее! — крикнула Надя.

Она сдерживала себя, но слезы, непослушные, как крупные градины, застучали по крахмальной пелеринке форменного платья. И так же сердце стучало в ее маленькой груди.

Заметив ссору, к ним быстро направилась дежурная немка. А у девочки, которая приставала к Наде — ее звали Женей Леонтьевой, — мама давно умерла. И Женя ее совсем не помнила.

Был у девочек обычай: в дортуаре после ночного обхода собираться друг к дружке в гости.

Ближайшие по соседству шесть кроватей, соединенные попарно ночными шкафиками, где хранились гребешки, щетки, полотенца и ночные туфли, составляли одну улицу. Хозяйка каждой кровати по очереди принимала у себя подруг. Обычно она сидела, облокотившись на подушку, а гости, сбросив японские соломенные шлепанцы и поджав босые ноги, в длинных, до полу, ночных рубашках и в чепчиках сидели по бокам кровати.

На этих вечерних беседах рассказывались всякие небылицы: о привидениях, о том, как в двенадцать часов ночи в миску с супом, которая осталась в кухне незакрытой, спустился страшный паук и как потом из-за этого умерла вся семья.

В Надину улицу входила Лена Смородинова, Аня Стражевская, Женя Леонтьева, Зина Никольская и Соня Сергеева. Девочки долго не приглашали к себе Надю. Но наконец собрались сами у нее. Это означало, что они приняли Надю в свой квартал. Так Надя перестала быть новенькой и приобрела себе подруг.

Беседу всегда начинала хозяйка. Она должна была рассказать что-нибудь интересное. Накануне Аня Стражевская — у нее отец был полковой командир — рассказывала о тех обедах, которые устраивал он для офицеров. Обеды эти были диковинные, и суп, например, варился из одних раковых шеек. По установившейся традиции никто из гостей не должен был сомневаться в правдивости и искренности хозяйки, но черноглазая Женя не утерпела и заметила, что ее отец из экономии очень хорошо варит суп из комариных носиков.