Золотой Василёк - страница 22

— Барышню Петрову! Мамаша пришли.

И девочка стрелой неслась в белый, украшенный мраморными колоннами зал. Там уже пестрели мундиры, чернели фраки, слышался сдержанный говор, струился смешанный запах тонких духов и свежих цветов.

Никита опять раскрывал дверь в классную и с усмешкой говорил:

— Барышню Морозову! Тетушка Матях пришли.

Надя, раскрасневшись, бежала в приемную, где посреди зала в каком-то старомодном платье и в шляпе, напоминающей поникший гриб, стояла тетя Дуня в своих носатых ботинках. На одной руке у тети висел большой сак, а в другой она с трудом держала увесистую корзину, откуда вкусно пахло жареными цыплятами и миндалем. Инспектриса с красными пятнами на щеках и дежурная дама пытались уговорить тетю отдать корзину швейцару.

— Ведь можно подумать, — говорили они, — что детей не кормят! Посмотрите, все приходят с подарками, но это цветы, пирожное или конфеты. А что делаете вы? Ведь это неприлично!

Они старались по крайней мере заманить тетю за колонны, чтобы никто ее не видел. Но тетя гордо стояла посредине зала, совершенно не двигаясь с места, широко расставив свои сильные ноги, и громко возмущалась:

— Да где же это слыхано! Детей морят голодом и попотчевать не дают. Ведь у меня все свое, не краденое!

Нарядные дамы зажимали уши, и казалось, даже стены института возмущались этим небывалым нарушением принятого этикета.

— Ух, прости меня господи! — говорила тетя и грузно опускалась сразу на два стула.

Глаза ее сверкали гневом, и она, как наседка, прикрывала свою корзину руками. Около нее грустно сидела Надя. На ее опущенных ресницах дрожали слезы.

А лицо было полно детского недоумения перед толпой нахлынувших огорчений. Однако материнская любовь и здесь пришла Наде на помощь. Надя вспомнила, как трогательно мать гордилась тетей Дуней. Как часто ее ставила и себе и другим в пример.

«Вот какая наша тетя Дуня умница, — говаривала мать. — У нее руки золотые. А в глазах светится душа».

И Наде все в тете Дуне, как и в облике матери, казалось прекрасным. А здесь, в институте, над тетей смеются. Смутно Надя понимала, что смеются именно над тетиной бедностью и старомодностью. Обида душила Надю. Но вместе с обидой закипало и возмущение против этих спесивых нарядных людей. А тетя Дуня в старенькой шляпке и в смешных носатых ботинках как бы возвышалась над всеми и представлялась самой смелой, самой красивой и самой дорогой.

А тетя тем временем распаковывала корзинку и, вынимая душистый пирожок, громко говорила:

— Ешь, ешь, никого не слушай. Тут на всех твоих подружек хватит. Ишь жулье, прохвосты!..

Уже давно в актовом зале были устроены подмостки для сцены. Шли репетиции. На святках устраивался традиционный бал.

Надя участвовала и в спектакле, где играла главную роль, и для концертного отделения готовила песенку «Был у Христа младенца сад». А на бис музыкальная дама мадам Пекар предложила ей выучить скучную кантату. Но у Нади была своя любимая песенка. Ее пела Надина мама, укладывая дочку в постель. Ее пела сама Надя вместе с Маней в знойные дни на палубе «Золотого Василька». Эта песенка была про кукушку: «Там вдали, за рекой, раздается порой: ку-ку, ку-ку...»

Музыкальная дама, конечно, и слышать не хотела об этой песне. И Надя нехотя разучивала кантату.

Наконец наступил и день спектакля. В дортуарах на подушках с утра лежали широкие шелковые ленты либерти самых привлекательных цветов. Тут были фрез, голубые, пунцовые, фисташковые, цвет ляпис-лазурь и другие. Женя Леонтьева с помощью французской дамы делала из них банты самых причудливых форм для девочек — распорядительниц вечера. Эти девочки назначались самой княгиней. Среди них были красавицы института, без которых не мог обойтись ни один вечер, и лучшие ученицы, и, уж конечно, дети богачей. Яркие банты прикалывались на левое плечо, а длинные концы лент свешивались с плеча ниже колен. Когда девочки танцевали, ленты развевались в такт музыке. Кто не мечтал о таком банте!

Еще накануне многие девочки завили себе волосы и взбили кудри, но инспектриса, увидев эти недозволенные локоны, приказала их намочить и убрать.