Золотой выкуп - страница 18

Этот тюремщик в отличие от других всегда охотно говорил с Намазом, не злорадствовал, не бил прикладом, ведя на допросы.

— Молитву читали, как я учил?

— Читал, как умел.

— Правильно сделали, брат. Кто тысячу раз повторит молитву «Калиман шаходат», душа того проясняется и становится прозрачной, как родниковая вода. Человек забывает о лишениях, разлуке. Говорят, пророк Юсуф, брошенный в зиндан[31], находил утешение, читая эту калиму…

На этот раз без наручников, Намаза повели в канцелярию хакима. «Странно, зачем меня ведут к хакиму?» — думал Намаз, шагая меж двух вооруженных нукеров.

В канцелярии управителя Намаза ждали Мирза Хамид, Хамдамбай и полицмейстер Михаил Грибнюк, Хамдамбай натянуто улыбался. «Может, сожалеет, что оклеветал меня? Ведь аллаху все известно не хуже, чем мне и ему, — подумалось Намазу. — А вдруг он пришел просить отпустить меня? Вдруг на него подействовала молитва «Калиман шаходат», что я всю ночь читал, и он одумался? Ах, если бы это было так, если бы тюремщик оказался прав…»

— Что стоишь как столб? — вдруг резко повернулся к нему Хамдамбай. — На колени, собачий выкормыш!

Последние слова Хамдамбая вонзились в сознание Намаза, подобно шилу, по всему телу пробежала судорога. «Как смеешь оскорблять меня, подлый клеветник?» — хотелось закричать Намазу, но он сдержал себя.

— Не стоит вам оскорблять меня, Байбува, — спокойно сказал он.

Михаил-тура с интересом разглядывал плотную, словно налитую свинцом фигуру Намаза, его широкие плечи, тугие мускулы. «В самом деле, этот парень настоящий богатырь! — думал он. — Если бы им хорошенько заняться, он бы мог потягаться с лучшими борцами мира. Жаль, что такой джигит стал преступником…»

Михаил-тура не знал, что Намаз разговаривает по-русски, поэтому допрос начал по-узбекски.

— В Каттакурганской тюрьме сидел? — показал он Намазу стопку бумаг.

«Признаваться или нет? — мелькнуло в голове Намаза. — Отпираться глупо, в бумагах, конечно, все написано. Но признаться — значит усугубить положение… Вот тебе и плоды ночных молений…»

— Да, сидел.

— За что?

— За драку.

— С кем дрался?

Намаз поначалу хотел рассказать все как было: подрался с сыновьями утарского бая, который отобрал пол-танаба чужой земли и построил на ней крупорушку. Но, оглядевшись, Намаз спохватился: ведь кто идет против бая, тот бунтовщик, а это даже хуже, чем вор или грабитель.

— С плохими людьми дрался, — коротко ответил он, не вдаваясь в подробности.

— Зачем дрался?

— Кулаки чесались.

— Ты всегда дерешься, когда у тебя кулаки чешутся?

— Да, дерусь.

— Потом из тюрьмы бежал?

— Да, бежал.

— Ты, выходит, скрываешься от закона?

— Выходит, да.

— Собачий сын! Вор! — взревел Хамдамбай. — Сам, оказывается, настоящий каторжник, бунтовщик, а еще полез защищать клеветников!

— Это вы клеветник, Байбува.

Хотя слова эти были обращены к Хамдамбаю, с места вскочил Мирза Хамид.

— Заткнись, ты!

— Это ты заткнись, шавка! Когда лают крупные собаки, шавки должны помалкивать.

— Так я для тебя шавкой стал?

— Ты хуже любой шавки.

— Тогда вот тебе, воришка, каторжник, вот! — Мирза Хамид выхватил из-за голенища плетку и стал хлестать ею Намаза куда попало. В прошлый раз он отстегал Намаза просто так, чтобы показать Хамдамбаю свое рвение. На этот раз он доказывал, что порода его гораздо выше, чем оценили.

— Вот тебе, вот!

Михаил-тура схватил его за руку:

— Довольно, прекратите!

— Не вмешивайтесь! — завопил Мирза Хамид, брызжа слюной.

— Подобные действия запрещены законом! — повысил голос Грибнюк. — Нельзя бить арестованного.

Мирза Хамид отбросил плетку в угол и нехотя сел на свое место. Но тут же снова вскочил, будто ожегшись на углях, забегал-зашагал по комнате.

— Предавали этого вора сазойи[32] или нет? — вдруг вспомнил Хамдамбай.

— Нет, — обмяк Мирза Хамид, виновато потупившись.

— Сейчас же гоните негодяя на базар. И ускорь суд. Таких, как он, надобно в Сибири сгноить.

То ли от жгучей ненависти, всколыхнувшей все существо, то ли от побоев, то ли от горького чувства беспомощности Намаз был словно оглушен и очнулся лишь тогда, когда шесть нукеров — три спереди и три сзади — привели его на знаменитый Дахбедский базар, а глашатай Аман, шагая впереди процессии, начал кричать во все горло: