Золотой выкуп - страница 20
Намаз скрипнул зубами, резко вскинув голову, беркутом огляделся по сторонам.
— Что я должен делать? — спросил он, словно заинтересованный намеками Кабула.
— Вы должны признаться в содеянном. Тогда Байбува перед народом как бы простит вас. Этому господину надобно, чтобы люди считали его «справедливым»!
— В ту ночь было очень темно… — начал Намаз и тут же прервал себя: — Можно говорить стоя?
— Конечно, конечно, — обрадовался Мирзо Кабул, сам не веря в свою удачу. — Встаньте, пожалуйста, как вам удобно, и говорите.
— Так вот, — продолжал Намаз, встав на ноги и расправив плечи, — ночь была очень темная, но я давно умею без малейшего шороха продвигаться в ночи. Перелез через высокую стену двора и направился прямо к конюшням Хамдамбая. И тут на меня накинулся один из конюхов! Ну, развернулся я да ка-ак двину его по голове…
Мирзо Кабул и не заметил, когда на его голову опустился тяжелый, как палица, кулак, и без единого звука свалился на бок.
Намаз в два прыжка оказался у двери и, чуть приоткрыв ее, простонал: «Помогите, о, помогите!» Стражник давно маялся в ожидании, когда же наконец кончится допрос. Освободившись, он собирался присоединиться к друзьям, готовящим в складчину плов.
Стражник стремглав бросился на крик и, едва ступив на порог, споткнулся о подставленную Намазом ногу и плашмя растянулся на полу. Кувалда кулака, обрушившаяся следом на голову, надолго лишила его сознания. Намаз, когда дрался, бил соперника только один раз. Покойный Иван-бай частенько заставлял Намаза выступать на кулачках с разными именитыми бойцами, и Намаз многому научился у них.
Сняв со стражника одежду, Намаз переоделся. Повесил патронташ на плечо, винтовку взял в руки. Если бы не следы ударов плетью, любой встречный принял бы его за одного из нукеров хакима.
Заперев казихану снаружи, Намаз спокойно, не спеша вышел во двор. В конюшне, находившейся у самых ворот, стоял на привязи конь Мирзы Кабула. Намаз вывел его на улицу, сел верхом:
— Чу, мой конь! Человек умирает только раз!
В Джаркишлак, понятно, ехать было нельзя: во-первых, на дорогах грязь непролазная, конь будет еле ползти. Во-вторых, искать, само собой, начнут там. В Лайиш ехать опасно: очень уж малолюдная дорога, одинокого всадника сразу заметят. Лучше всего отправиться в Самарканд. Коли проскочить Каршинский арык, начнется Акдарья, а там ищи-свищи: кругом тугаи, камышовые заросли…
Так размышлял Намаз, погоняя коня. Однако говорят же, если животное не похоже на хозяина, то поганым подохнет. Конь, как и Мирзо Кабул, был маленьким, слабосильным. Под тяжелым и громоздким Намазом он вскоре вспотел, стал задыхаться. Идет, старается, копыта далеко вперед выбрасывает, а сам еле-еле двигается.
«Понимаю тебя, бедняга, устал, — думал Намаз, с опаской следя за конем, — ну, потерпи, милый, еще немного, совсем немного осталось…»
А тем временем сзади уже показались вытянутые в стремительную цепь преследователи. Кони под ними не шли, а летели, вытянув морды вперед, как стая горных орлов.
Намаз резко повернул коня вправо и стал спускаться в почти высохший анхор[33]. Здесь можно, конечно, защищаться, даже как-то укрыться, но ненадолго. Анхор может стать и капканом. Нет, надо выбираться на холм.
Бросив коня в анхоре, Намаз стал карабкаться, придерживаясь за кусты верблюжьей колючки, на большой песчаный холм. До вершины он добрался в считанные минуты, а там, вздохнув свободнее, кинулся под прикрытие кустарников. Отсюда хорошо просматривалась дорога, по которой приближались преследователи. Намаз вгляделся: двое всадников, кажется, из полицейских — хвосты их коней обрезаны коротко, остальные — нукеры Мирзы Хамида. Чей-то конь оказался всех проворнее — шел впереди.
Намаз на всякий случай перезарядил винтовку, пересчитал патроны. Их было вполне достаточно, но Намаз все же решил: «Пройдут мимо — стрелять не стану».
Мчавшийся впереди джигит натянул поводья.
— Здесь он свернул, братцы!
Но не успел он закончить, как вместе с конем рухнул на землю. Затем свалился следовавший за ним нукер.
Намаз чувствовал себя недосягаемым: холм, на котором он находился, был неприступен, так как залезть на него можно было лишь с одной стороны, и это место хорошо простреливалось. Но самое главное — в душе Намаза не было ни капельки страха. Он чувствовал себя свободным, а это удесятеряло его силы.