Золотые кувшинки - страница 44
Степан Алый мне всё же отомстил.
Вечером в театре редакция выпускала «Живую газету». Впервые и меня привлекли к этому делу.
Театр заполнили красноармейцы. Вначале редактор прочёл передовую статью на политическую тему. Потом шёл иллюстрированный фельетон. На диапозитивах нарисовали историю борьбы Красной Армии с белогвардейцами на протяжении трёх лет советской власти. На экране появились карикатурные изображения Деникина, Мамонтова, Краснова, Корнилова.
Подписи к диапозитивам, сочинённые Степаном Алым, читал сам автор.
Он стоял перед экраном и не видел того, что показывалось на полотне. Зная порядковые номера диапозитивов, он читал, не оглядываясь.
Всё шло хорошо. Вдохновенно потрясая длинными волосами, он кричал на весь зал:
Неожиданно в зале раздался хохот. Степан Алый не понимал, в чём дело. Вместо комбрига весь экран занимала плотная фигура Деникина: Миша Тимченко спутал диапозитивы.
- Не тот диапозитив! - послышался за сценой зловещий шёпот редактора.
Но диапозитив заело. Он не вылезал из рамки.
Все увидели, как огромное (на экране) лезвие Мишиного ножа вытаскивает из рамки упирающегося Деникина.
Но Степан Алый не смутился. Он не такое видал.
читал он с убийственной иронической интонацией в голосе.
Опять громкий смех. Автор уверен, что это реакция на его замечательную иронию. Но опять зловещий шёпот доносится из-за сцены:
- Вниз головой, сукин сын!… Вниз головой!
И опять нож Миши Тимченко выковыривает генерала, появившегося на экране вверх ногами.
В общем, фельетон всё же имел успех. Степан Алый вошёл в боковую ложу и презрительно, как всегда, оглядел меня. Я понял, что мне следует ожидать какого-то подвоха.
Я начал читать при полной тишине:
Мне казалось, что весь зал замер, покорённый силой этих строк.
мастерским рефреном начал я вторую строфу.
И в этот миг приглушённый бас Степана Алого прозвучал из боковой ложи:
- Товарищ Штейн… Три года - это два слова, а не одно…
В зале засмеялись. Я пошатнулся. Вот он, подвох, которого я боялся! Завистники!
Но я даже не взглянул в сторону Степана Алого. Я дочитал до конца стихотворение и ушёл за сцену, упиваясь звуками аплодисментов.
С того дня я окончательно вошёл в редакционную семью «Известий» губисполкома: Степану Алому пришлось потесниться. В газете всё чаще стали появляться мои стихи, подписанные всевозможными псевдонимами: «Леонид Ледяной», «Владимир Ленский». Лучшие свои произведения я подписывал настоящей фамилией - Ал. Штейн. Не «А.», а «Ал.». Это казалось тоньше и поэтичнее.
В наш прифронтовой город часто приезжали столичные актёры на гастроли. После двух-трёх выступлений они возвращались к себе, нагруженные мукой и пшеном фронтовых пайков.
Когда выступал король экрана Максимов, приехавший из Петрограда, пришлось вызвать конные наряды, чтобы сдерживать «безбилетных».
Он вышел на сцену, высокий, томный, в изрядно вытертой визитке, - первый любовник десятков захватывающих старых фильмов. Он читал стихи Блока, Бальмонта, Игоря Северянина и малознакомого нам в то время поэта Владимира Маяковского.
Нина Гольдина, попавшая в зал по моей редакционной контрамарке, дрожала от восхищения.
После вечера я пошёл за кулисы. Я представился Максимову как поэт. Он тонкими пальцами пожал мою руку, изобразив на своём усталом лице некоторое подобие поощрительной улыбки. Мы заговорили об искусстве. Максимов говорил вяло, лениво - видимо, я мало интересовал его.
Я преподнёс Максимову последний номер комсомольского журнала «Юный горн» с моим стихотворением «Наша юность». Он рассеянно пообещал обязательно прочитать его.
- Очень заинтересован моими стихами, - сказал я Нине Гольдиной.
И она ещё ласковее, чем обычно, поглядела на меня.
Я пришёл провожать Максимова на вокзал. Его окружали поклонницы. Кругом цветы… какие-то кулёчки… коробки конфет.