Золотые ворота. Черное солнце - страница 24

«Так вот почему он и на Полтавщину со мной не поехал… — зловещая догадка пронзила его сердце. — Теперь понятно, откуда у Светланы философические размышления о будущем. И эти разговоры о мелочных заботах, маленьких радостях… Возможно, и мои чувства для нее лишь мелкая забота? Что ж, навязываться не стану!..»

Когда Светлана вернулась в комнату, он был уже одет. Лицо спокойное, даже холодное, лишь на щеках пылали багровые пятна, выдавая плохо скрываемое волнение.

— Ты куда собрался? — спросила она удивленно.

— У меня сегодня литстудия, — сказал первое, что пришло на ум.

Она слегка коснулась его локтя, умоляюще глянула в глаза:

— А может, ты не пойдешь на студию…

— Обещал быть. А слово свое я привык держать.

Как-то обессиленно Светлана поставила на стол поднос с чашками, сахаром и печеньем. С минуту стояла опечаленная, а потом резко сказала:

— Тогда уходи! — и отвернулась.

…Одна февральская ночь знает, где и какими стежками бродил Андрей. В общежитие пришел, когда все уже спали. Лишь Кушниренко, горбясь за столом, мучился над упражнениями по немецкому языку. Глянул на землисто-серое лицо товарища и не на шутку встревожился:

— Ты не заболел, случаем?

— Кой черт меня возьмет… — и бухнулся на кровать. Долго вертелся, вздыхал, потом спросил Ивана: — Скажи, от тебя отворачивался когда-нибудь близкий человек?

Покусывая карандаш, Кушниренко стал мысленно прикидывать: не на ссору ли со Шнипенко намекает Андрей?

— Ну, понимаешь, девушка… Когда девушка от тебя отворачивается, — не дождавшись ответа, пояснил Ливинский.

— А, девушка… — у Ивана сразу отлегло от сердца. — Честно говоря, нет.

— Счастливый…

— У меня, видишь ли, в этом вопросе четкие убеждения, — начал Кушниренко. — Со слабой половиной я сознательно беспощаден. Позволить, чтобы какая-нибудь малахольная самка вертела тобой, как щеткой для побелки, это — не для меня. Но чтобы тобой дорожили, чтобы с тобой считались, надо завоевать надлежащее положение в обществе. А потом… потом все придет, все будет! Ведь выдающимся людям маленькие грешки легко прощаются.

Андрей был удивлен, даже поражен услышанным.

— Странно как-то у тебя выходит. Будто по плану… Запланировал любовь — полюбил. Но какая радость от такой любви? Нет, ты скажи, что делать, когда хочешь не любить, а любишь, хочешь не ходить к ней, а ходишь; хочешь не думать, а только о ней и думаешь. А она возьмет да и отвернется…

— В подобном случае, — густые брови Кушниренко сомкнулись на переносице, — плюнуть на такое барахло — и точка! Она сама к тебе прибежит, когда станешь известным поэтом. Вот увидишь, на коленях приползет!

— Ты слишком все упрощаешь…

Кушниренко пожал плечами: мол, мое дело советовать, твое — решать. Закурил папиросу и вышел в коридор. А когда вернулся, Андрей лежал, уткнувшись лицом в подушку. И вдруг Ивану захотелось хотя бы словом помочь товарищу.

— Не горюй, Андрюха. Думаешь, у одного тебя на душе кошки скребут? — присел к нему на кровать, обнял за плечи. — Вот мне из дому пишут: отец совсем плох. С кровати давно не встает. Тоже нелегко. А чем я могу помочь? Дел нынче навалилось, что не только поехать к нему — написать письмо некогда. Ты ведь знаешь, я уже работаю, испытательный срок прохожу. Вот когда встану на ноги, тогда тридцатку-другую смогу старику послать, а сейчас… Надо крепиться!

Нет, не могли утешить Андрея такие речи. С Иваном они приятельствовали давно, но настоящими друзьями так и не стали. Какая-то невидимая межа непреодолимо разделяла их и в поступках, и во взглядах, и в устремлениях. Андрей никак не мог понять, когда Иван искренен, а когда лишь хочет казаться таковым, когда откровенен, а когда хоть и разговорчив, но что-то таит; где его собственные взгляды, а где «взятые напрокат». Даже на этот раз, когда Кушниренко действительно был искренен, переступить ту старую межу Андрей так и не смог.

«Страшно хочу спать. Всю ночь Мукоед только и делал, что гонял в нужник. На вечеринке, поганец, так объелся салом, что вот уже неделю никак в норму не придет. Так что я прикорну, а ты, в случае чего, разбуди», — такую записку в начале последней лекции Андрей подсунул Химчуку, сидевшему рядом.