Золотые ворота. Черное солнце - страница 28

Олесь не заметил, как нервно передернулись отяжелевшие веки профессора, он только видел, что Шнипенко слишком поспешно поставил книгу на полку и взял другую. Но и на той увидел такой же экслибрис. И на третьей, и на четвертой…

— Простите, откуда у вас сии книги?

— Это библиотека моего отца.

— Отца?! Так значит, Григорий Квачинский — ваш отец? — спросил Шнипенко шепотом, точно боялся, что его услышит кто-то посторонний.

— Да, он мой отец. Правда, я его никогда не видел… — ответил Олесь, чувствуя, как кровь приливает к лицу. — А вы знали моего отца?

Шнипенко ничего не ответил, только пристальным взглядом ощупывал лицо своего студента. И вдруг нашел в нем поразительное сходство с лицом человека, который сыграл решающую роль в его, профессора, жизни. «Боже мой, как же я не заметил этого раньше? — мысленно корил себя Шнипенко. — Неужели в университете не известно о происхождении Олеся? Наверное, нет. Не сносить бы ему головы, если бы некоторые однокурснички узнали, что он — сын одного из самых ярых самостийников[5]!.. Но ведь об этом могут узнать в любую минуту те, кому положено. Олесь такой неосторожный: держать дома книги с экслибрисами Григория Квачинского! А тут еще грязная анонимка… Не дай бог и меня впутают в эту историю! Нет-нет, лучше остаться в стороне от этого взрывоопасного дела».

Поговорив немного о том о сем, Шнипенко так и удалился, не сказав ни слова о цели своего посещения. Уже когда шел Мокрым яром, подумал: «А может, надо хоть о фальшивом паспорте предупредить Олеся? — Даже остановился в нерешительности, однако возвращаться не стал. — А вдруг Химчук станет допытываться о своем отце: откуда я его знаю? А потом ляпнет что-нибудь однокурсникам?.. Нет, нет, мое дело — сторона! Скажу декану: пусть поручит разобраться во всем студентам. Им, пожалуй, не придет в голову докапываться, кто такой Григорий Квачинский. Хотя Кушниренко… Черт с ним, пусть все как будет, так и будет!»

А Кушниренко недаром надеялся, что анонимка на Химчука не минует его рук. Благодаря профессору Шнипенко он дождался своего. Уже на следующий день после первой лекции всех членов курсового комсомольского бюро вызвали в деканат. Как только студенческие активисты явились, декан сказал:

— Я пригласил всех затем, чтобы услышать откровенное и честное мнение о вашем однокурснике Химчуке.

— Что можно сказать про Олеся? — первой взяла слово рассудительная Галина Кондратенко. — Парень, безусловно, способный, скромный, работящий. Как товарищ — надежный, отзывчивый…

— А по-моему, это скрытый карьерист, самовлюбленный индивидуалист, у которого собственное «я» заслонило окружающий мир. — Такой была оценка Михаила Темного. Характеристика Андрея была самой полной:

— Я, как вы знаете, давно дружу с Олесем, часто бываю у него дома. Семья Химчуков трудовая, сам он тоже человек титанического труда. Никто среди нас не сравнится с ним в знаниях. Я о нем самого лучшего мнения и готов поручиться, что это настоящий человек.

Иван не торопился, терпеливо выжидал, пока выскажутся другие, чтобы взвесить все «за» и «против», а уж потом нанести сокрушительный удар. Однако декан не дал ему долго отмалчиваться.

— Я что-то не слышу мнения старосты. Вы что можете сказать, Кушниренко?

— Мне трудно сказать что-либо определенное про Химчука. Это — вещь в себе, — и многозначительно усмехнулся.

— Не понимаю вашей позиции. Кому-кому, а вам стоило бы поинтересоваться этой «вещью в себе»… Сейчас мне ясно одно: оценки ваши слишком противоречивы и неубедительны. Следовательно, вы не знаете этого человека. Тогда позвольте мне прочитать письмо, в котором Химчуку дается категоричная и недвусмысленная характеристика, — он вытащил из плотного серого конверта густо исписанный листок бумаги и стал негромко читать.