Золотые ворота. Черное солнце - страница 55

Как только послышался гул моторов, Олесь выпрямился и увидел над лесом несколько самолетов. Но даже не подумал, что это приближается смерть. Самолеты с ревом пронеслись над головой. Так низко, что в одном из них за стеклом кабины он увидел лицо пилота. Фашист хохотал, глядя на землю, где перепуганные люди носились по полю. И Олесю показалось, что его взгляд на какую-то долю секунды встретился со взглядом пилота. Ослепительно сверкнув над небосклоном в лучах солнца крыльями, самолеты стали разворачиваться для нового захода. Снова захлебывались пулеметы, снова над полями слышался отчаянный женский крик.

«Теперь конец», — почему-то решил Олесь, и в груди стало пусто и холодно. Ему нестерпимо захотелось исчезнуть, развеяться пылью над полем, растаять в мареве. Не помня себя, он стремглав помчался вдоль рва в сторону шоссе. Неизвестно, куда бы загнал его страх, если бы на пути не попался человек, появление которого произвело на Олеся не меньшее впечатление, чем вражеские самолеты. Это был Иван Кушниренко. Раздетый до пояса, со сложенными на груди руками, он стоял в тени под придорожным деревом и, казалось, не обращал ни малейшего внимания ни на общую панику, ни на стрекот пулеметов. В зубах у него дымилась папироса, глаза были прищурены, а на губах застыла презрительная усмешка. Кто знает, кому Иван выражал свое презрение: воздушным налетчикам или паникерам. Но именно эта его усмешка и остановила Олеся.

И лишь теперь он заметил, что немецкие самолеты давно исчезли за горизонтом. Даже гула их моторов уже не было слышно. Так зачем же он бежал? Стало невыносимо стыдно за проявленную слабость. Как он будет смотреть после этого девчатам в глаза? Как станет злорадствовать теперь Кушниренко! Олесь ощутил себя жалким и ничтожным существом перед человеком, которого сам почитал ничтожным, подлым и двуличным. «А может, Кушниренко меня и не заметил? Но почему же тогда презрительно усмехался? Видно, нарочно не захотел даже взглянуть в мою сторону, чтобы убедительнее выказать свое превосходство!..»

Понурый, вернулся он на свой участок. Возле раскидистой груши уже сбились в кучу перепуганные девчата. Увидев Олеся, заговорили:

— Ты где пропадал? Мы уже думали: несчастье случилось.

— За самолетами погнался: решил хоть одного за хвост поймать.

— А гляди, длинным дрючком и достал бы, — серьезно сказала одна из девушек, вытряхивая из волос песок. — Так низко, дьяволы, летают, что доплюнуть можно.

Олесь закурил папиросу и прыгнул с лопатой в окоп. Спрыгнул и окаменел: прислонившись лицом к откосу, недвижно стояла на коленях Ольга Лящевская. Голова чуть-чуть наклонена вперед, руки тяжело обвисли. Если бы не струйка крови, стекавшая по подбородку на тугую белокурую косу на груди, могло показаться, что Ольга сидя задремала. Но кровь… Опасливо присел возле женщины, тронул за плечо:

— Что с тобой, Ольга?

Не ответила. Тогда он заглянул в полуоткрытые, остекленевшие глаза — и страшный крик вырвался из его груди:

— Ольга убита!

…В полдень по всей линии оборонительных работ начала спадать пыль. Лишь на одном участке не рассеивалась желтая мгла, потому что там никто даже не подумал о еде. Как ошалевшие, люди упорно вгрызались в глинистую землю, подавляли душевную боль в тяжелой работе. То был участок Пелюшенко. Большое горе объединяет людей, сплачивает их. Гибель Лящевской объединила окопников, сцементировала в единую семью. Никто не произносил громких речей, никто не агитировал, но все как-то сразу почувствовали себя родными. Молча спустились на дно рва, молча взялись за работу. Об отдыхе будто забыли. Даже Ландык, не разгибаясь, швырял землю до самого вечера.

Только перед закатом солнца, когда привезли ужин, люди выпустили из рук кирки, лопаты, тачки. Медленно опустел темный ров. Окопники готовы были упасть на стерню и забыть обо всем на свете. Но Пелюшенко с несвойственной ему строгостью приказал:

— Без ужина никому не ложиться!

Нехотя мыли натруженные руки, нехотя брались за ложки. Олесь тоже присел к общей миске. Но есть совершенно не хотелось: перед глазами стояла Ольга. Никак не мог поверить, что она ушла от них навсегда. Кому мешала эта кроткая, добрая женщина? За какие грехи пришельцы осиротили ее маленького Сергейку?.. И вдруг ему представилось, что где-то на дороге лежит и его мама с засохшей, как у Ольги, кровью на подбородке. Он изо всех сил тряхнул головой, развязал торопливо сумку и, чтобы утолить жажду, стал жевать недозревшее яблоко. Разровнял газету, в которую дед завернул харчи, машинально пробежал глазами по полосе. Это был «Коммунист» от 14 июня 1941 года.