Золотые ворота. Черное солнце - страница 59

— Так говорите, будто сами этого героя видели?

— А то как же! Ясное дело, видел. Издали, правда, но видел. Такой, знаете, здоровенный, в плечах косая сажень, а ручищи…

— И что вы, дедушка, байки нам травите. Это ведь Олесь наш не склонил головы перед фашистом во время налета.

Старик смущенно заморгал воспаленными веками, однако не растерялся:

— А я что сказал? Может, и Олесь. У меня же зрение никудышное, мог и не разглядеть…

Во время ужина было объявлено, что из Киева прибыли артисты и в перелеске дадут концерт.

— Лопаты бы им в руки, дармоедам, больше было бы пользы, — забубнил недовольно Ландык.

На него зашикали со всех сторон:

— Чтоб у тебя язык отсох такое говорить!

— Кто-кто, а ты не перетрудишься…

Всей бригадой пелюшенковцы отправились на концерт. Театром служил широченный ров близ Васильковского шоссе, выкопанный еще до революции для железнодорожной колеи, которую, однако, так и не проложили. На дне рва вместо сцены стояла автомашина с открытыми бортами, а окрестные склоны заняли, как в настоящем амфитеатре, тысячи зрителей.

Близорукий Химчук в обществе Оксаны и Шепшинского пристроился возле «сцены». Ждали появления артистов.

Вот торжественно зазвучали фанфары. На кузове появился стройный лейтенант. Звонким голосом он приветствовал посланцев столицы Украины на сооружении рубежей обороны и стал декламировать:

Сначала аудитория слушала молча, потом пламенные слова вместе с артистом стали произносить тысячи голосов. Это стихотворение Тычины знал тогда почти каждый киевлянин, оно было для всех своеобразным гимном сурового сорок первого года.

— Ми чуєм, нене! Ми йдемо на бій! — грозно разносилось над вечерними полями.

После лейтенанта двое артистов исполняли сатирические куплеты о фашистских главарях. Сколько смеху было! Но сильнее всех разбередила души окопников черноокая бандуристка. Она предстала перед ними в вышитой украинской сорочке, с яркими лентами в косах, в плахте, словно прилетела в эти места из иных, сказочных краев.

«Да ведь это Женя Брамова! — чуть не вскрикнул Олесь, узнав свою бывшую однокурсницу по консерватории. — Как она тут очутилась? Ведь Женя должна была поступать в аспирантуру…»

Пела она «Повій, вітре, на Вкраїну». Пела вдохновенно, будто выплакивала в песне свою тоску. И сотни глаз затуманились слезой. Умолк последний аккорд, а никто даже не шелохнулся. Только некоторое время спустя, словно опомнившись, толпа взорвалась громом аплодисментов.

— Молодец, Женя!

Она, видимо, услышала голос Олеся, потому что стала разыскивать его глазами. И вот взгляды их встретились… Толпа гремела аплодисментами, не желая отпускать ее. Женя снова села на табурет, улыбнулась и коснулась пальцами струн. Они застонали, зарыдали, переплелись с низким голосом:

Перед глазами Олеся заволновалось, зарябило бескрайнее море. И в мутной вышине журавлиный клин. Хватит ли им сил достичь заветного берега? И ему вдруг почудилось, что вместе с журавлями летит и он над бушующим морем, за которым где-то находятся его Золотые Ворота. Чувствует, что его покидают последние силы, что волны вот-вот его поглотят…

После концерта Брамова разыскала Олеся, бросилась к нему, обняла, как родного:

— Вот кого не ожидала встретить! Как ты тут оказался? Ну, рассказывай, рассказывай.

Противоречивые чувства всколыхнулись в душе Олеся. Ему было и радостно, что в такое трудное время встретил хорошего человека, и вместе с тем побаивался этой встречи. Снова начнутся расспросы о житье-бытье, снова компромиссы с совестью, недомолвки…

— Ну, что же ты молчишь?

— Думаю, как покороче отчитаться.

— А я не тороплюсь. Хочешь, пойдем куда-нибудь на безлюдье…

Не спеша они побрели лугом к Сиверке.

— Я тоже собираюсь задать тебе тысячу и один вопрос. И на все хочу получить ответ. Поняла?