Золотые ворота. Черное солнце - страница 63

— Ты за себя расписывайся! Осточертело раком тут торчать. Поможет этот ров, как мертвому кадило. У немца — техника, самолеты. Что ему какая-то канава…

Остапчук молча наблюдал за перепалкой. Собственно, вмешиваться в разговор не было необходимости: Ландыка сразу же осадили.

— Слушай, ты, перетрудившийся, никто тебя здесь держать не собирается, — послышалось в ответ. — Катись отсюда хоть сейчас. А чтобы никто не ныл, что его оставили тут насильно, проведем опрос. Начинай, бригадир.

Пелюшенко встал, начал поочередно обращаться к каждому:

— Едешь домой или остаешься?

— Остаюсь.

— Остаюсь.

— Еду…

Олесь точно знал, что работать больше он никак не сможет. Потому что сегодня ему не то что лопата — собственная тень казалась невероятно тяжелой. Но когда черед дошел до него, твердо сказал:

— Остаюсь!

Остапчук откровенно гордился этими скромными тружениками. Забыв о жгучих мозолях, они поклялись не возвращаться в Киев, пока не будет сооружена вся линия обороны. Не в одной бригаде побывал он за эти дни и всюду видел, с каким энтузиазмом работают киевляне. Несмотря на черные вести с фронтов, они верили, что на этих, созданных их руками рубежах произойдет долгожданный перелом, что именно здесь решится к лучшему судьба войны.

Смеркалось, когда Остапчук стал прощаться с пелюшенковцами. Подошел к Химчуку:

— Я рад за тебя, Олесь. В хорошей семье так и водится: какие бы ссоры ни возникали, а когда вспыхивает пожар, все дружно берутся за ведра с водой. А вернешься в Киев, заходи. У меня к тебе чрезвычайно важный и серьезный разговор.

Уехал Остапчук, оставив в душе хлопца воспоминания о минувших днях. О днях, которых Олесь не ценил, а теперь об этом так сожалел. Он жил раньше только мечтами о будущем. И вот это будущее стало сегодняшним днем. А как он его встретил? Без друзей, без определенных намерений, один в сумасшедшем водовороте. Остапчук рад за него… А чему радоваться?

Отколовшись от своих, он сел на насыпи. Охватил распухшими руками колени и опустил на них голову. Равнодушно смотрел на долину, где над Сиверком сновали легкие туманы, а мыслями был в Киеве. Бродил в воображении по университетским коридорам, разговаривал со Светланой, гладил мамины руки. Где-то она сейчас, его хорошая, терпеливая мама?..

— Грустишь?

Поднял голову — рядом сидела Оксана, как и он, охватив руками колени.

— Просто замечтался.

— Единственное утешение. Помолчали.

— А та бандуристка где?

— На фронте уже, наверное.

— Смелая…

— Почему это ты ее вспомнила?

— Песню хорошую пела. Никак из памяти не выходит… — И Оксана начала напевать «Чуєш, брате мій». В ее голосе было столько скорби, столько непередаваемой тоски, словно она рыдала без слов, одним сердцем. — А она, наверное, умная…

— Кто?

— Бандуристка.

— Да, Женя умница.

— Я тоже хотела учиться, — с горечью сказала после паузы Оксана. — Так хотела… Не вышло! Пока война не началась, еще была какая-то надежда, а теперь… Теперь все кончено!

Олесь даже рот раскрыл от удивления. Неужели это та дерзкая Оксана, которую в бригаде все побаиваются? Откуда в ее голосе эти тоскующие нотки?

— Знаешь, врачом хотела стать. Отец мой врачом был, и люди к нему, как к отцу родному, относились. Мне тоже хотелось сделать для людей что-то хорошее-хорошее. Чтобы и меня любили… Не вздумай только жалеть — ненавижу!

Олесь улыбнулся: сильные жалости не терпят.

В эту ночь Олесь долго не мог уснуть. Бередили душу мрачные мысли, не давали покоя руки. И за голову их закидывал, и кверху поднимал, но боль не унималась. В ладонях кололо, дергало, пальцы, казалось, вот-вот начнут трескаться, так опухли. Уже и за полночь повернуло, а он никак не мог уснуть. Душно, тошно. Не вытерпел, глухо застонал.

— Болят? — спросила Оксана тихо.

— Болят…

Послышалось, как зашуршала солома, заплескалась в бочке вода. Затем Оксана подошла к нему с миской в руках.

— Окуни пальцы, легче будет. Я так каждую ночь делаю.

Олесь сунул руки в прохладную воду и сразу почувствовал, как перестало жечь в ладонях, стихла боль, хотя суставы и ныли. Блаженно закрыл глаза.

…Сон его был короток и неспокоен. Привиделось, будто лежит он где-то посреди дороги, а по ней беспрерывно скачут кони. И спину ему топчут копытами, и ноги, но больше всего достается ладоням. Ни одной косточки целой не осталось. Он и ворочался, и отползти пробовал, выкатиться из-под копыт, но так и не смог, пока не проснулся. Раскрыл глаза — утро. Солнце вот-вот выглянет из-за горизонта. Неподалеку, будто призрак, стоит Пелюшенко, рядом с ним уполномоченный райкома партии. Наверное, обмозговывают, на какие участки развести людей.