Золушка глазами сводной сестры - страница 6

стр.


На мой вопрос: "Почему болеть начинает в слякоть?", он, пожав плечами, ответил:


- Возможно из-за того, что это случилось в дождь.


Оставалось только молиться, чтобы солнце зависло на небе навсегда...


Но этого, естественно, не случилось. И моё колено предсказывало погоду, начиная ныть за пару дней до дождя. И по интенсивности боли я могла с точностью определить, когда именно небеса расплачутся.


И в этот раз, я два дня металась по дому злобной мегерой, а на третий, когда начался дождь, - забилась в дальний угол своей комнаты, кусая уголок подушки, чтобы заглушить стоны. А кухарка с суровым видом готовила мне примочки, позволяющие хоть как-то приглушить боль.


Я лежала на кровати, устроив ногу поверх подушек. Матильда деловито меняла повязку, когда в комнату вошла моя мать.


Матушка, коротко глянув на меня широко распахнутыми глазами, в которых затаилось сострадание, тихо попрощавшись, уехала с Изабеллой - полученное неделю назад приглашение от маркиза на званый вечер нельзя игнорировать...


На моё счастье, дождь был недолгим, и когда он закончился, вспышки боли пошли на убыль. Колено лишь изредка простреливало, заставляя меня стискивать зубы, но это было терпимо, если вспомнить, то, что было до этого.


Я перебралась с кровати на оттоманку у окна, и сидела обложенная подушками, когда в дверь тихо постучались.


Вопрос "как я себя чувствую" вызывал у меня в такие дни нервную дрожь, поэтому мы обходились без такого рода расспросов.


- Мы вернулись, - доложила матушка, входя в комнату. Она окинула меня внимательным взглядом. - Не стали там долго задерживаться.


- Что на этот раз? - спросила я.


Судя по чуть побледневшему лицу и поджатым губам - что-то, что заметно ударит по нашему кошельку.


- Одна из парных китайских ваз, - дрогнувшим голосом пробормотала матушка.


Если бы я не была вымотана приступами боли, у меня наверняка начался бы приступ истерики. А так, я лишь устало откинулась на подушки.


Китайские вазы, стоявшие в гостиной маркиза, были его гордостью. Ещё бы. Они не только дороги, но чрезвычайно редки. Чтобы расплатиться, придётся не только расстаться со всей выручкой от прибывающего в порт товара, но и изъять часть моего приданого. А его оставшуюся часть пустить в оборот, так как на закупку новой партии у нас не останется ни сантима.


Когда я представила плывущий по волнам корабль, решение пришло как-то само собой.


- Предложи возместить ущерб тиарой, - предложила я.


Матушка чуть нахмурилась, размышляя. Но затем её лицо начало проясняться.


- Той самой? - спросила она.


Я кивнула. Мы оба прекрасно понимали, о чём речь. Тиара, выполненная в модном стиле рококо, сплошь украшенная бриллиантами, достойная сокровищницы короля. Мы видели её только нарисованной на бумаге, но рискнули заказать, потому что знали - здесь тиару можно продать в пять раз дороже.


- Только сделай это в присутствии его жены, - предупредила я. - Она не устоит.


Губы матушки расползлись в улыбке:


- Чудесно, - облегчённо выдохнула она. - Я даже возьму тиару с собой... чтобы уж наверняка.


Подойдя ко мне, она осторожно присела на краешек оттоманки.


Затем, оглядев меня исподтишка, заговорила:


- Молодой де Брук расспрашивал о тебе. Желал скорейшего выздоровления.


Матушка ступила на зыбкую почву.


Моё состояние в такие моменты было очень неустойчивым. С одной стороны я хотела, чтобы меня отвлекли, с другой - могла сорваться из-за любой мелочи. А разговоры о моих ухажёрах не относились к нейтральным темам.


- Очень мило с...


Боль была настолько неожиданной, что я не смогла сдержать стона. Матушка вздрогнув, подскочила.


- Поговорим потом, - прохрипела я, вцепившись в подушку.


Меня тут же оставили одну.


Кто-то посторонний неправильно понял бы эту сцену. Возможно, даже обвинил бы в малодушии мою мать, но всё дело было во мне. Я тяжело переношу сострадание матери. Когда она смотрит на меня, я вижу боль в её глазах. Они словно зеркала - отражают те страдания, что терзают меня. Это пугает... У нас уже сложился определённый ритуал. Зная, что для меня это важно, матушка всегда уходит, когда я начинаю корчиться. В такие моменты я предпочитаю общество бесцеремонной Матильды, которая не считала нужным со мной сюсюкаться.