Золушка в отсутствии принца - страница 9

Этические конструкции автора книги, между тем, сегодня хочется оспаривать и потому, что — несмотря на обескураживающие повторы — Крапивин писатель талантливый. Он умеет моделировать фантастические ситуации, умеет делать повествование занимательным, лепить характеры своих персонажей пусть не многокрасочными (этого схема не может позволить), но всё-таки живыми. Жаль, что то ли вследствие инерции, когда «автоматизм письма» не позволяет покинуть прежнюю колею, то ли из-за боязни потерять молодую читательскую аудиторию (вдруг обидятся?), Владислав Крапивин и поныне продолжает усердно воспроизводить свой всегдашний стереотип. Он словно не замечает, что «пионерский» энтузиазм давно архаичен, что реальный сегодняшний подросток уже ничем не напоминает холодновато-безупречного «мальчика со шпагой», а извечная тяга к справедливости, свойственная молодому поколению, потихоньку используется разного рода «гуру» возрастом постарше («красными», «чёрными» или «коричневыми»). Не случайно ведь небезызвестный Карем Раш создавал свой подростковый клуб в Новосибирске (тот самый клуб, где тинейджеры должны были учиться пришивать чистые воротнички, палить в супостата и с восторгом замирать при церемонии воинского построения!) с оглядкой на «Каравеллу» В. Крапивина в Екатеринбурге, правда, став, как и И.Тяглов в прозе, не копиистом, а, скорее, пародистом. Но справедливость — чувство не «возрастное», а зло не накапливается в человеке с течением прожитых лет, причём жизнь зачастую сложнее и тоньше крапивинских кристально-чистых фантазий. Но пока эти «чёрно-белые» схемы не преодолены, у нас остаётся немалый шанс в ближайшем будущем узнать вкус кулаков у добра.

(«Детская литература», № 12, 1993 г.)

«Как пошли нас судить дезертиры

Так что пух, так сказать, полетел».

Александр ГАЛИЧ, «Вальс, посвященный Устава караульной службы»

О смелости хотелось бы поговорить. О двух ее, если угодно, разновидностях: смелости без оглядки на время, авторитеты, на обстоятельства, на возможные последствия — и смелости дозволенной, разрешенной, совершенно безопасной.

Первая (при всех возможных заблуждениях людей, ее проявлявших) дорогого стоит. Именно те, кто в годы всеобщего «одобрямса» имели мужество не соглашаться и были многократно (и по-разному, в зависимости от «тяжести» несогласия) биты, готовили нашу перестройку. И ныне эти люди не впали в самодовольство, понимая: работа только в самом начале…

О втором виде смелости долго говорить нет смысла, она понятна, объяснима и присуща ныне подавляющему большинству из нас. Сегодня это нормально для нас состояние. Особых заслуг у проявляющих теперь благонамеренную смелость я не вижу, но и порицать таких людей в общем-то не за что. Раньше не видел истину и молчал, ныне прозрел и заговорил. Ничего страшного.

Нормально.

Однако среда дозволенно-смелых есть один тип, который лично у меня никаких добрых чувств не вызывает. Это те, кто, получив свыше право голоса, с упоением набрасываются на тех, кто задолго до разрешенной гласности говорил то, что думал. Как легко ныне дозволенно-смелым поучать этих людей: они, мол, были ограничены, их идеи, дескать, уже не волнуют, их мужество-де пройденный этап… Как легко сегодня, должно быть, со снисходительной улыбкой похлопывать по плечу людей, в свое время рвавшихся «из сил, из всех сухожилий», чтобы донести нам хоть слово правды, хоть глоток свобода. И как мучительно стыдно читать сегодня эти благонамеренные разглагольствования.

Творческий путь известных советских писателей-фантастов Аркадия и Бориса Стругацких никогда, что называется, не был усыпан розами. Всегда им доставалось изрядно: за независимость суждений, за скепсис, за «намеки», за сатирические обобщения. На них шли в поход со страниц «Известий» и журнала «Коммунист», «Литгазеты» и тогдашних «Огонька» с «Октябрем»… Цензоры (как официальные, так и добровольные) бдительно вглядывались в каждое их слово, нашаривая крамолу. Их обвиняли в непонимании настоящего и клевете на будущее, в тлетворном влиянии на молодежь, в очернительстве, в непатриотизме и прочих вредных «измах» (кроме разве что расизма — это чудовищное обвинение рождено уже новейшими критиками). Каждая книга Стругацких пробиралась к читателю с трудом, через всяческие препоны и рогатки. Не один редактор поплатился своим местом из-за того, что публиковал фантастику Стругацких. Из цитат, собранных из разносных статей-доносов на писателей, можно было без труда составить обвинение по статье «Антисоветская агитация и пропаганда» (ныне, к счастью, отмененной)…