Зона любви - страница 22

стр.

У нас все закрутилось молниеносно.

— Я тебя провожу, — сказал я.

— А мы разве не поедем к тебе?

Внутри у меня всё вспыхнуло. Она меня сразила наповал! Ничего себе! Всё просто, естественно… Разве такое возможно? Мы не привыкли… с нами нельзя так! Без разных кокетливых штучек, загадочных взглядов, не говоря уже о разнообразных коварных уловках, жеманных интрижек, тончайших сетей.… Без всяких там «сегодня не могу», «завтра созвонимся», «у нас всё еще впереди, солнышко»… И поздних признаний: «Я тебя ужасно хотела тогда, но ты не настоял». Без всей этой дребедени, чем бывают набиты женские головки, накануне спаривания.

Нет, положительно, Корсика, мне нравятся твои дочери!

Мне, возможно, возразят. Ну, как же, а любовные игры, а брачные танцы? А ухаживание при свечах, а бдение у телефонного аппарата? А уж потом «сплетенье рук, сплетенье ног, судьбы сплетенье».

А я ничего не отвечу. Я промолчу. Но подумаю: если вам так нравится танцевать, — танцуйте. Играть? Играйте, бога ради. А уж про бдение у телефонного аппарата и говорить не охота. Шесть лет бдел, а потом еще десять… У меня на эти бдения — стабильная аллергия. Впрочем, я ни на чем не настаиваю. В конце концов, кому, что по вкусу. Кому нравится водевиль, кому мелодрама. Лично мне по душе — трагедия. А у трагедии свои законы. И свой суровый сценарий.

Почувствовав однажды вкус крови, поверьте, невозможно пить клубничный компот.

Я ей сказал однажды… потом, через несколько дней:

— У нас любовь рифмуется со словом кровь. А у вас амур — тужур. Всегда — любовь. Легко и непринужденно. Неплохо устроились…

И она мне преподала урок французского:

— Аmore — любовь. More — смерть.

О, французы, мать вашу, вы же, черти, смотрели в корень! Я всегда подозревал — эта умная нация, понимающая толк в любви. И в смерти.

Мы поехали ко мне…

Она спросила… (мы спускались в лифте, покидая своих приятелей, познакомивших нас.) Я попытался ее поцеловать, но она отстранилась и спросила:

— У тебя, наверное, было много женщин?

Что ей было ответить? Я никогда не вел донжуанского дневника. Впрочем, вру… в юности записывал книги, которые прочитал и баб, которых трахнул. Соотношение было примерно фифти-фифти. Но потом влип в одну штучку, журчащую, как ручеек, и занятие это бросил.

— Три тысячи, — соврал я, подражая Есенину из «Романа, без вранья» Мариенгофа.

— Ого!

Она восхищенно посмотрела на меня.

— Три тысячи?!

— Ну, триста…

Я продолжал цитировать Есенина, (именно так, он убавлял количество дам, отнимая нули от цифири).

— Ну, тридцать…

Она меня уже не слушала. Ее вполне устроила первоначальная версия.

Мы ехали в пустой электричке друг перед другом (визави и тет а тет). Я зажал ее колени своими коленями и рассматривал в упор.

Ее не смутил мой пристальный взгляд. Она жила сама по себе, вернее в ней кто-то жил и, подозреваю, не один персонаж. Она была разная, меняясь от взгляда, жеста, интонации, слов, обращенных к ней или произносимых ей самой. Тогда из нее выглядывал мальчишка-сорванец, живой и непосредственный. Или зверушка, смотрящая на мир с удивлением, но всегда готовая среагировать на его непредсказуемый ход. Худенькая, чуть угловатая, с ясными чертами лица. Эдакий олененок… Красивый большой лоб, с гладко зачесанными назад волосами. Совсем без косметики… У меня сильно накрашенные женщины, а особенно девушки, вызывают почти мистический ужас. Если такая попадала в мои сети, — я умывал их в приказном порядке. Но, главное, она светилась тем, едва уловимым блеском, что называется ум, и талант, и страсть. Мне нравилось решительно всё.

— Что, не нравлюсь?

— Ты похожа на итальянку. На ангела с фрески итальянских мастеров.

Черт, дались мне эти ангелы! Правда, я имел в виду не тех идиотских, пухлых амуров, натыканных повсюду в работах старых мастеров, а трубящего ангела с фрески раннего Возрождения.

— Я похожа на грузинку. Мне никто не верит, что я француженка. А отец у меня действительно…

— Грузин?

— Корсиканец!

— Крестный отец «Коза Ностры»?

Я попытался сострить. Но подвело знание географии. Круглый двоечник — это пожизненно.

— «Коза Ностра» возникла на Сицилии. А Корсика — родина Наполеона.