Зоро поднял руку над головой и опустил ее, опрокинул бутылку. И красавица сноха отстранилась, чтобы дать место поющей руке старика. А в песне были и подпаски с зелеными прутьями в руках, и девушки в пестрых передниках на огородах...
Песня была о горах и любви...
Зоро допел песню, но все еще покачивался, весь во власти ее ритма, и глаза у него были еще закрыты, и в ее уже завершенную мелодию вдруг проник зов:
— Але-е-е!..
Хозяин не понял, то ли песня так кончается, то ли имя его старухи назвал Зоро.
Але, бросив дела, съежилась за краешком стола. Не было в ней больше бодрости, кипевшей минуту назад, и исчезла улыбка, прятавшаяся в уголках губ. Просто печальная усталая старушка смотрела и смотрела на своего земляка.
— Але-е-е!.. — Зоро глядел за окно, туда, на горы, где уже гасло солнце. — Если б не было на земле закатов, — певуче зашептал Зоро, — ни полдней, ни сумерек, ни ночей, ни зимы, ни осени. А только теплая весна. Весна да утро... И чтоб не вырастать. Чтоб дитя дитем оставалось. Я на большом камне, а ты в росистой траве с венком на голове. Да, чтоб на голове у тебя был венок, Але... Але...
— Мам, это он тебе. — Все, примолкнув, слушали монолог старика, и младший сын хозяина разволновался. — Ма, да ведь дядя Зоро тебе говорит... Сядь возле дяди Зоро.
А матери было трудно встать.
Сын помог, поднял ее, привел, усадил возле Зоро.
— Марута, Марута! — Зоро встал и обнял старушку.
И старушка прижалась лицом к его груди, а Зоро склонил голову, коснулся щекой волос Але и, полузакрыв глаза, смотрел вдаль, за окно, и певуче звал:
— Але-е!.. Але, душа моя!.. Але-е-е!..