Зови меня Смерть - страница 27

Испытания. Не сегодняшняя игра в сову и мышь. Даже не полная крыс-упырей городская канализация, где придется провести ночь и выловить живьем дюжину чудищ. Крысы или сова по сравнению с сотней воров, грабителей, контрабандистов и просто жадных наемников, вышедших на охоту за головами подмастерьев — фиалки. А грабители и контрабандисты — фиалки по сравнению со своим же братом подмастерьем, которого впервые коснется Хисс. Коснется и потребует крови. Не чьей-то там, а крови других подмастерьев.

Об этой маленькой подробности Мастер умолчал. Про законы гильдии рассказал, про ритуал посвящения и опасность призвания Хисса без ритуала и договора рассказал. А о том, что подмастерья, едва ступив за пределы храма, проваливаются на тропы тени и начинают резать друг друга — нет. Немудрено. Он же воспитал из белобрысого верного пса сыну. Стриж за «брата» глотку перегрызет, скорее сам утопится, чем навредит Шороху. Любит, шисов дысс, ближнего своего, как повелела Светлая. И Шорох пса своего в обиду не даст, прикроет и уж точно не станет резать, если только Мастер не прикажет прямо. И то вывернется, сам же Мастер учил не выполнять приказы тупо, а прежде подумать о благе гильдии и воле Хисса.

Сам же и истолковал Канон Полуночи во благо Хисса и гильдии, читай, Мастера Ткача. Закон не запрещает учить подмастерьев работать в паре, вот он и учил. Только Шороха и Стрижа. Остальные подмастерья не умеют в бою думать ни о ком, кроме себя. Ткачу не нужно никого защищать: пришел, убил, исчез. Напарник ему — лишь помеха, на тропы тени ходят по одному.

Проклятье. Надо было убить белобрысого, как угодно убить, и плевать, что ткач, убивший другого ткача, отвечает перед Темным Братом. Хисс не казнит своих слуг попусту. Хиссу нужны ткачи, умеющие постоять за себя и исполнить его волю, а не барашки на заклание.

Волчок покосился на шагающего рядом Угря. Молчит, словно и не было того дневника. Но — был. Перед игрой был. Потому что ни Волчок, ни Угорь не обязаны умирать на испытаниях ради того, чтобы сын Мастера получил свои ножницы. Не зря Хисс дал ткачам закон, запрещающий жениться и иметь детей. Службы Темному достойны самые лучшие, а не чьи-то там сынки.

Прогулка завершилась около ипподрома, в «Хромой Кобыле». Рябой трактирщик протирал кружки засаленным фартуком.

— Вам чего? — буркнул он, едва Волчок и Угорь подошли к стойке.

Оглядев рябую рожу с глазами навыкате, Волчок пожал плечами. В «Хромой кобыле» можно делать незаконные ставки, продавать краденое, покупать дурь и нанимать дешевых головорезов, но нельзя ничего есть. Буркало — прирожденный отравитель, от его стряпни даже крысы дохнут.

Угорь выразительно глянул трактирщику за спину и велел:

— Кардалонского и гоблиновой травки.

Буркало расплылся в подобострастной ухмылке и проводил гостей в заднюю комнату. Маленькая и душная, она выглядела куда приличнее общего зала: застеленные коврами низкие ирсидские диванчики, чистый столик, на нем блюда с фруктами и сластями. Через минуту трактирщик принес пучочек сизой травы, жаровню с угольками, трубку и бренди.

Набив длинную трубку и прижав угольком, Волчок с опаской сделал первую затяжку. Вспомнилась соседка, «знахарка-травница», и докеры с мутными глазами и слюнявыми губами, неверными руками отсчитывающие медные динги. Мать тоже курила травку, когда приходилось совсем худо.

Волчок сморгнул мерзкую картину. Чтобы стать полудурком, надо курить годами. А он не такой осел! Всего пару затяжек, чтобы прошла боль.

После первой он почувствовал себя много лучше. После второй — почти нормально. Собирался затянуться в третий раз, но, взглянув на Угря, отложил трубку. Тот кивнул и отставил бокал — почти полный.

— Рассказывай.

Волчок согласно склонил голову и, прикрыв глаза, мысленно вернулся на рынок, за минуту до того, как Стриж исчез.

Угорь слушал не перебивая. Только когда Волчок закончил, велел вернуться еще раньше и припомнить все подробности, вплоть до количества улетевших у газетчика листков. К концу допроса Волчок чувствовал себя оливкой после маслодавильни: так дотошно его не выспрашивал даже наставник. Но от предложенной трубки отказался — пусть в голове снова муть и отбивают полдень десятки Кукольных Часов, бывало и хуже, переживем.