Зовите меня Джо - страница 19

– Брось, – возразил Фрайвальд. – Я отлично знаю: все предыдущие попытки сделать такое провалились. Нет, всю конструкцию, конечно, можно собрать и смонтировать снаружи корабля, но индукционное поле Буссардова модуля очень скоро превратит зеркало в… ну, словом, оно будет годиться разве что для комнаты смеха. Это точно.

– Вот я и придумал, как оборудовать защитный пластик сенсорами, контурами обратной связи и автоматическими флексорами, которые будут управлять положением зеркал, – все это будет автоматически компенсировать возможные искажения. Мне бы хотелось услышать твое мнение по поводу того, насколько реально собрать такую конструкцию – можно сделать и апробировать-таки флексоры, Фрайвальд, или нет? Вот черновой набросок, посмотри…

Нильссона прервали.

– А, старики, вот вы где!

Астроном и механик подняли головы. К ним направлялся Вильямс. В правой руке химика была зажата бутылка, а в левой – наполовину осушенный бокал. Физиономия его была краснее, чем обычно, он тяжело дышал.

– Was zum Teufel![13] – воскликнул Фрайвальд.

– А ну-ка, по-английски, парень, – сказал Вильямс. – Нынче только по-английски. А еще лучше – по-американски, да. – Он подошел к столику, плюхнулся на стул так, что тот чуть не развалился под его весом. От Вильямса жутко разило виски. – Слышишь ты, швед? Сегодня чтоб болтали по-нашему, по-американски. Понял?

– Пожалуйста, оставьте нас, – вежливо попросил астроном.

Но Вильямс не ушел. Он облокотился о стол и грозно вопросил:

– Знаете, что сегодня за день? А, знаете?

– Сомневаюсь, что вам это известно, учитывая ваше состояние, – проговорил по-шведски Нильссон, с трудом скрывая брезгливость. – По календарю сегодня четвертое июля.

– Вер-р-р-р-но говоришь! – прорычал Вильямс. – А что это значит, понимаешь? Нет? – Вильямс повернулся к Фрайвальду. – А ты, Хайни, понимаешь?

– Годовщина, да? – угадал механик.

– Точ-чно, годовщина! Как это ты догадался? – вздернул брови Вильямс и поднял бокал. – Ну-ка выпейте-ка со мной, вы. Эт-то я нарочно приберег на сегодня. Ну, выпьем?

Фрайвальд дружески подмигнул Вильямсу и чокнулся с ним.

– Prosit! – произнес он и выпил.

Нильссон выдавил:

– Skal[14], – но поставил бокал на стол, пить не стал.

– Ч-твертое июля, – проговорил Вильямс. – День н-не-завис-симости. М-моей ст-траны. А я хотел, чтоб вечеринка для всех… А никто не захотел. Ну, один кто-то со мной тяпнул, ну еще кто-то… а потом принялись за свои танцульки… – Он уставился на Нильссона пьяными глазами. – Слуш-шай, швед, – проговорил он грубо. – Или ты с-со мной выпьешь щас, или я тебе с-стакан в г-глотку вс-суну.

Фрайвальд крепко сжал руку Вильямса. Химик сделал попытку встать. Но Фрайвальд удержал его.

– Успокойтесь, прошу вас, доктор Вильямс, – сдержанно уговаривал американца немец. – Если вам хочется отметить национальный праздник, мы с удовольствием присоединимся к вам. Верно? – подмигнул он Нильссону.

Астроном едва слышно проговорил:

– Я знаю, в чем дело. Мне еще до отлета рассказывал один сведущий человек. Он пережил крах. Не сумел смириться с идеей руководства.

– Чертова преуспевающая государственная бюрократия! – пьяным эхом откликнулся Вильямс.

– И стал мечтать о том, как было бы славно, если бы миром снова, как в имперскую эру, правила его страна, – продолжал Нильссон. – Ему мерещилась система свободного предпринимательства – да существовала ли она вообще? Лично я сильно сомневаюсь. В итоге он стал политиком-реакционером. И когда руководящие власти собрались арестовать некоторых видных американских деятелей по обвинению в конспирационной деятельности, представляющей угрозу Мирному Договору…

– Я смылся, – закончил за Нильссона Вильямс срывающимся, готовым перейти в визг голосом. – Н-на д-другую звездоч-чку. В н-новый, т-с-з-ть, мир. С-свобода, а? С-свобода, я говорю, ну и что же, что тут ш-шведы всякие под ногами путаются? Все равно с-свобода.

– Видишь? – с усмешкой обратился Нильссон к Фрайвальду. – Он – всего-навсего жертва романтического национализма. Нашей древней державе тоже пришлось его перебороть в течение жизни последнего поколения. Жаль, что его не утешают исторические романы и паршивая эпическая поэзия.