Зоя Федорова. Если можешь, прости - страница 4

  - Белая ночь,

   Милая ночь,

   Светлою мглой

   Здесь нас укрой

   И не спеши

   Ты зажечь

   Свет зари...

  Потанцевала в ритме танго вправо-влево, крутанулась.

  Поставила пластинку на место, достала другую, которую купила, едва вернувшись в Москву из ссылки.

  Тяжко было тогда начинать жизнь по-новой - без денег, без жилья, с подорванным здоровьем да с грузом пережитого, оставившего след на ее когда-то безупречно фотогеничном лице. Зоя присматривалась к себе в зеркале: вот морщинка, появившаяся после ареста отца, вот - после смерти его и младшего брата, вот - после гибели Ивана Клещева, вот после ее собственного ареста... Горькие слезы катились. Ей работа позарез нужна - дочь поднимать, и самой пожить в достатке, но разве возьмут ее с таким изборожденным лицом сниматься в кино?

  Шла как-то мимо музыкального магазина, услыхала из открытой двери один из любимых романсов - "Нищая":

  "Какими пышными хвалами

   Кадил ей круг ее гостей.

   При счастье все дружатся с нами,

   При горе нету тех друзей"

  Сердце защемило: как про Зою сказано. Зашла, купила пластинку, принесла домой, долго не решалась завести - боялась разреветься на первых же звуках. Потом все же решилась.

  Вместо слез пробрало ее зло, на словах: "Подайте ж милостыню ей". Нет, это не про Зою. Не нужны ей милостыни и подачки! Она в тюрьмах выжила, а на воле тем более не пропадет.

  На другой день сходила в тот же магазин, купила пластинки популярных исполнителей - Бернеса, Утесова, Руслановой. Зое тогда казалось: любимые песни, как друзья, помогут вернуться к жизни, согреют застывшую душу.

  И не ошиблась. Когда тоска нападала, точили воспоминания, она заводила патефон. Садилась в кресло-качалку, слушала. Подпевала. Удивительно: кончалась песня - кончалась тоска. На следующий день ощущала прилив энергии, хоть горы идти сворачивать - такой характер у Зои.

  Старые пластинки берегла, как зеницу ока, обращалась с суеверной аккуратностью - чтобы не разбились. На этой десять романсов Юрьевой, самые лучшие. На картонной, лакированой обложке - черно-белый портрет, похожий на голову римской статуи: с тонким, правильным носом и кудрявой прической.

  Зоя провела рукой по портрету, будто погладила нежно по лицу.

  Пару раз они встречались на официальных приемах. Юрьева выглядела величаво: безупречно прямая спина, аристократически изящные руки, гордо поднятый подбородок. Держалась с поистине царским достоинством - одним холодным взглядом через плечо могла остановить навязчивого поклонника или наклоном головы позволить к ней обратиться.

  Одевалась модно и дорого: в платья, подчеркивающие фигуру - с утянутой талией и широкой юбкой, в меха и бриллианты. Где бы ни появлялась, тут же попадала в окружение толпы.

  Впрочем, как и Зоя. Она обожала ее романсы, от которых светлые, сладкие слезы ползли по щекам. До войны не было в стране певицы, популярней Изабеллы Юрьевой. Имя ее знали в каждом, большом и малом городе - от Москвы до самого Дальнего Востока. Голос ее лился серебряным колокольчиком из радиоприемников на окнах и репродукторов на столбах. На южных танцплощадках оркестры играли поппури из ее романсов. На концертах - аншлаги, невозможно попасть даже по знакомству.

  Однажды они вместе выступали в Кремле на закрытом концерте в честь Первомая. Удалось поговорить, недолго. Зоя высказала певице свое восхищение. Юрьева выслушала со снисходительным выражением в глазах, величественно кивнула - мол, слышала сотни раз, другого не ожидала, но все равно спасибо. Спросила что-то вежливо-неважное в ответ. Она разговаривала со сдержанностью, неизвестно откуда идущей, то ли от скромности, то ли от самолюбви.

  Эту артистку с хрупкой фигурой и изысканными чертами лица ни одному режиссеру не вздумалось бы пригласить на роль свинарки или той же Трындычихи. Зоя не ревновала ее ни к успеху, ни к внешности - в свое время имела и то, и другое. Жизнь все расставляет по местам. Юрьева давно исчезла со сцены и забыта, а Зоя продолжает сниматься, ездит с концертами, по-прежнему любима народом.