Зрелища - страница 5

— Итак, что же?

— Я от Филиппа Андреевича, — сказал Сережа. — Он немного заболел и послал меня…

— Филипп Андреевич? Друзья мои, это от Филиппа Андреевича, я вам расказывал. Так что вы говорите, заболел?

— Да, немного. Кажется, что-то с сердцем.

— Боже, как мне не нравятся его болезни. Ну, где ему болеть теперь, да еще с сердцем. Что за жизнь такая у этого человека — это не жизнь, а сплошная несправедливость.

— Он сказал, что вы должны ему что-то передать, и очень просил меня заехать.

— Правда? Что же я должен был ему передать… Сплошной провал. А вам он не сказал, что именно?

— Не знаю… Я думал, он вам помогает здесь, какие-нибудь дела по театру.

— Помогает? Вы говорите, он нам помогает? Вот не знал. — Он начал тереть лоб, а потом вдруг покраснел и в смущении замахал руками. — Ну конечно же, конечно, это так — как я мог забыть. Друзья мои… Да… Что бы такое для него придумать. Вот ведь какой тонкий вышел случай.

Сережа, еще не понимая точно всего происходящего, почувствовал, что надвигается что-то до слез обидное и унизительное для дяди Филиппа, а заодно и в первую очередь — для него самого.

— Да вот же, — с облегчением воскликнул Салевич. — Пусть прочитает пьесу! Сева, ты слышишь? Вот это племянник Филиппа Андреевича. Его зовут…

— Сергей.

— Это Сережа. А это Всеволод, наш драматург.

Всеволод выглянул из-за чьей-то спины и протянул Сереже руку. Она была обнажена до локтя и скльно татуирована под волосами.

«Он бы меня побил», — почему-то подумал Сережа, глядя на крепкую и выбритую до свечения голову драматурга. Ему стало искренне смешно, и он тихо улыбнулся, но тут же увидел себя со стороны, как он смеется своим мыслям, представил кого-то другого, думающего о нем, и заулыбался для того выдуманного преувеличенно и стыдно.

— Это будет отлично, — сказал Салевич. — Сева, ты не возражай. Филипп Андреевич очень умный и очень много переживший человек. Тебе будет полезно узнать его мнение. Очень, очень много переживший, — повторил он, будто заново изумлялся, что человек вообще может пережить то, что пережил дядя Филипп.

— А вы, Сережа, вы можете подождать здесь до конца, чтобы отвезти ему пьесу? А то у нас не хватает экземпляров. У вас есть еще время?

— Время, — с сомнением проговорил Сережа и надолго уставился на часы. — Да, пожалуй, еще есть. Весь вечер, — вырвалось вдруг у него.

— Ну и договорились. И вы же познакомите потом Севу с дядей. А теперь поехали дальше. Начнем с третьей картины.

Все понемногу замолчали и сдвинулись вокруг стола. В наступившей тишине Салевич негромко сказал «начали», и в тот же момент девушка, незаметно сидевшая рядом с Сережей, взвигнула, схватила себя за волосы и закричала пронзительным страдающим голосом:

— Врача! Надя, скорее врача! «Скорую помощь»!

— Что с тобой? — закричал кто-то с другого края стола.

— Что случилось?

— Не со мной… Галочке хуже… скорее…

Последнее слово она сказала совсем шепотом, из всех сил глотая и задыхаясь. Сережа, отшатнувшись от нее при первом крике, так и сидел, свесившись на сторону со стула и с ужасом выжидая, когда она закричит опять. Сердце у него учащенно и нервно стучало, он чувствовал, что краснеет, и от этой мысли краснел еще больше. В том, как эти незнакомые люди за столом кричали и разговаривали страшными голосами, не двигаясь с места и почти не меняясь в лице, было для него что-то настолько непривычное и противоестественное, так жутко выглядела их неподвижность, что ему при каждом слове хотелось самому вместо них вскакивать, хватать носилки, шприцы, хлопать дверьми и выносить больных детей. Отдельная, отрезанная жизнь слов казалась ужасной, как во сне, когда он увидел однажды свою руку, живущую самостоятельно и что-то делающую далеко в стороне от него самого. Опять он испытал ту боль и томительную дрожь в лице, которые раньше казались ему приметами эстетического воздействия искусства, но теперь все это перекрывалось одним мучительным желанием — не слышать, не слышать. Он заметил, что драматург Всеволод тоже сел в кресло, согнувшись, и крепко погрузил лицо в растопыренные ладони.

Из всех криков и шепота за столом можно было понять, что у девушки, сидевшей рядом с Сережей, заболела дочь и к ней вызвали «скорую помощь». Врач, приехавший со «скорой помощью», (молодой парень в какой-то странной полувоенной форме), раньше любил мать девочки, и она его, кажется, тоже, и поэтому в момент встречи в коридоре у них были сильные переживания и вскрики. Сережа при этом окончательно сполз на край стула. Когда врач вышел от девочки и сказал, что опасность миновала, мать вытерла исплаканные глаза и спросила почти с ненавистью:.