Зулейка Добсон, или Оксфордская история любви - страница 2

Viva Zuleika! Viva her awesome Cambridge friends & pals, maybe even her lovers.

Р.S. B процессе работы над переводом обнаружилось, кто именно зажег искру, из которой разгорелось пламя мировой революции. Это был некий Мишлен, встретивший в комментариях к какой-то книге упоминание исторических теорий неаполитанского чудака Джамбатиста Вико. Теории показались ему столь интересными, что он немедленно выучил итальянский, а потом пошло–поехало — как в стихотворении Йетса «Леда и Лебедь». Об этом см. To the Finland Station Эдмунда Уилсона.

Николай Никифоров

Звон старого колокола, предвестник поезда, разнесся над станцией Оксфорд; студенты, пестрые фигуры в твиде и фланели, выдвинулись на край платформы и вдоль рельсов направили праздные взгляды. В лучах полуденного солнца они, юные и беззаботные, составляли резкий диссонанс с ветхими досками под ногами, с выцветшими семафорами и вечными серыми стенами древней станции, что была привычна им и неинтересна, но туристу нашептывала последние чары Средневековья.

В дверях зала ожидания первого класса, на почтенном удалении стоял ректор Иуды. Эбеновым столпом традиций высился он в своем старомодном облачении клирика. Между широкими полями шелковой шляпы и крахмальной грудью рубашки представали глаза соколу на зависть и нос орлу на поучение. Тяжесть своих лет опирал он на эбеновую трость. Он один достоин был заднего плана.

Издали гудок раздался. Явился глазам нос паровоза, затем длинный изгиб поезда под дымной струей. Поезд рос и рос. Обгонявший его шум делался все громче и громче. Поезд обернулся свирепым, чудовищным зверем, и мужчины инстинктивно отступили от края платформы. (Но принес он неведомую им угрозу, его самого куда ужаснее.) С ревом влетел он на станцию, в дыме и гаме. Не успел он остановиться, дверь вагона распахнулась, и в белом дорожном платье, в сверкающей мелкими алмазами шляпке на платформу ловко выскользнуло грациозное лучезарное существо.

То была звезда! Сотня глаз уставилась на нее, полсотни сердец ей отдались. Сам ректор Иуды водрузил на нос очки в черной оправе. Его завидев, нимфа порхнула к нему. Толпа расступилась. Теперь они очутились рядом.

— Дедушка! — закричала она и поцеловала его в обе щеки. (На такое приветствие любой юноша с готовностью обменял бы пятьдесят своих будущих лет.)

— Дорогая Зулейка, — сказал он, — добро пожаловать в Оксфорд! У тебя нет багажа?

— Куча! — ответила она. — И горничная, которая его заберет.

— Тогда, — сказал ректор, — поехали прямо в колледж.

Он подал ей руку, и они неспешно проследовали к выходу. Весело болтая, прошла она через длинную аллею взоров, не покраснев. Околдованные юноши совершенно забыли про родственников, которых пришли встретить. Родители, сестры, кузены бегали невостребованные по платформе. Изменившие долгу юноши сомкнулись в свиту своей чародейки. Безмолвно они следовали за ней. Посмотрели, как она вспрыгнула в ландо ректора, как ректор расположился слева от нее. Лишь когда ландо скрылось из виду, возвратились они — так медленно, так неохотно! — на поиски своих родственников.

Через развалины, лежащие между миром и Оксфордом, ландо катило к Иуде. Юношей попадалось немного, почти все — был понедельник Гребной недели — на реке болели за гребцов. Нашлось, однако, исключение: весьма замечательный юноша, во весь опор промчавшийся на поло–пони. Он поприветствовал ректора, приподняв соломенную шляпу с бело-голубой лентой.

— Это, — сказал ректор, — герцог Дорсетский, студент моего колледжа. Обедает у меня сегодня.

Обернувшись вслед его светлости, Зулейка увидела, что тот не только не остановился, но даже через плечо на нее не посмотрел. Она чуть вздрогнула, но не успела надуть губы, как те расплылись в улыбке — улыбке, не таившей злобы в уголках.

При въезде на Корнмаркет-стрит ректора поприветствовал другой юноша — пешеход, и совсем иного вида. На нем был черный пиджак, выцветший и бесформенный. Штаны были ему коротки, и сам он тоже Короток, почти карлик. Лицо его было столь же невзрачно, сколь непримечательна походка. Он щурился через очки.