Звезда Альтаир - страница 7

На аптечных часах время подходило уже к одиннадцати, когда они оказались в городе и опустили Василия Владимировича на скамейку старогородской аптеки Айстеттена. Из-за прилавка вышла к больному девушка-фармацевт в белом халатике. В свете керосиновых ламп в витрине аптеки ярко и празднично сверкали сосуды с химикалиями — зеленые, фиолетовые, желтые. На каждом таком шаре надпись — «Аптека Д. Айстеттена». Девушка наклонилась к больному и потрогала пульс; Бартольд открыл глаза, повел взглядом, тихонько застонал.

— Это у меня бывает, — слабо пошевелил он губами, — повторный вывих. Врача бы, хирурга.

— Сейчас! — девушка подошла к телефону и крутнула черную ручку массивного аппарата.

— Центральная станция? — попросила она неожиданно властным контральто. — Барышня, прошу вас квартиру доктора Ильинского.

Поговорив с врачом, девица повесила трубку и пошла за стойку. Вскоре у подъезда аптеки остановилась коляска доктора. Молодой блондин, доктор Ильинский, снисходительно выслушал фармацевтку и попросил перенести больного в экипаж. Дудин и Вяткин опустили Бартольда на кожаные подушки коляски, Дудин примостился рядом, Ильинский сел на скамейку спиной к кучеру, и коляска умчалась. Они уехали в гостиницу «Ориенталь», где остановились Бартольд и Дудин.

Повинуясь внутреннему голосу, Василий Лаврентьевич вернулся в аптеку. За прилавком стояла все та же красивая смуглая девушка с пышными волосами. Кружевное жабо изящно выбивалось из-под белого накрахмаленного халата; черные глаза на почти безбровом лице строго, но как-то по-детски, смотрели на Вяткина. Лиза?

— Это вы, Елизавета Афанасьевна? — изменившимся голосом спросил Вяткин.

— Наконец-таки признали. Да. Я. Это я, из-за которой вы перестали ходить к Кириллу Ивановичу.

— То есть как же это перестал ходить?

— Да уж вот так. Как я приехала, так вы и не ходите.

Вяткин был донельзя удивлен.

— Что вы, что вы! Да я не потому, я просто очень занят был, вот и…

— Заняты там или не заняты, даже в день рождения Кирилла Иваныча не заглянули…

Лиза сняла халат, стала собираться домой. Она оказалась в темной облегающей юбке и тонкой, из шелка в мелких цветочках, кофточке с пышными рукавами и кружевными оборками.

Кликнув сторожа, она что-то сказала ему, чем-то распорядилась и пошла к двери.

— Елизавета Афанасьевна! — спохватился Вяткин. — Можно, я провожу вас, ведь еще не поздно нам помириться?

Лиза согласно кивнула.

Квартал Заргарон — место особенное.

Люди на этой улице тоже были особенными. Мастера, одетые в недорогие одежды, юноши — ученики со сдержанными манерами, полные скромной почтительности, женщины с красивыми руками, протянутыми к драгоценностям, — все здесь дышало вдохновением, артистичностью, изяществом.

Василий Лаврентьевич жил на этой улице. На ней же находилась и русско-туземная школа, в которой он еще недавно работал, так что даже и после его перехода в Областное Правление его продолжали здесь называть учителем.

Расстаться с Заргароном он не мог. Для него стало потребностью каждое утро любоваться красотой, которая сквозила отовсюду: и в рассыпанных по золотистой циновке лепестках алой розы, и в тонких старинных миниатюрах, выставленных для продажи в лавках букинистов, и в мужественном, прямо-таки медальном, лице его друга Эгама-ходжи. Казалось, отними у него хоть малую часть этого звонкоголосого и красочного счастья — и он затоскует, он не найдет себе места на свете.

Ежедневно вместе с Вяткиным волшебную улицу видели и другие люди, но только один Бартольд был способен, — так думал Василий Лаврентьевич, — так же тонко и проникновенно чувствовать прелесть этой земли, культуры, так же на равных разделять ее с местными учеными и художниками.

С наступлением жары друзья настояли, чтобы Бартольд перебрался из пыльной раскаленной гостиницы в Заргарон. Нога у профессора все еще болела, и он предоставил ведение раскопок Василию Лаврентьевичу, что тот с большим удовольствием и делал.

Обложившись восточными рукописями, Бартольд лежал под виноградником Абу-Саида Магзума. А по вечерам здесь же, под лозами, встречались друзья.