Звездная рапсодия - страница 22

Но можно ли так вот распускаться?! — тут же одернула она себя. Потом глубоко вздохнула и попожила голову на плечо инженера.

... Громадный зал встретил их грохотом какой-то новомоднейшей какофонии, ревом сотен глоток, шарканьем ног танцующих. Вентиляторы и кондиционеры были не в состоянии справиться с густыми клубами табачного дыма, запахом яств, спиртного, потных человеческих тел. Протолкавшись за Сэмом, они оказались перед высокой стеклянной дверью.

Сделав им знак подождать, Сэм быстро вернулся в сопровождении поджарого, донельзя перепуганного человечка.

— Прошу, господа, седьмой этаж... Никто не помешает... Мое заведение... — бормотал тот, забегая вперед, чтобы тут же почтительно пропустить прибывших. — Все будет в наилучшем виде, только распорядитесь.

— Пять номеров, общий ужин Посмотрим в меню, что там у вас найдется, — благодушно сказал Сэм, потирая лысый череп.

— Четыре номера, — поправила Лола, — У меня клаустрофобия.

Норман прыснул, Вольфсон почесал подбородок, Петр отвернулся, пряча улыбку, Сэм позволил себе заметить:

— А вот я страдаю лолабрайтонфобией, потому и заказал ужин на пятерых. Надеюсь, здесь коррективов не будет?

— Не будет, — сказала Лола.

— Просто у нас с собой маловато денег, — начал объяснять Петр, беря Лолу под руку, — Поэтому...

— Вы решили поститься, — закончил вместо него Сэм. — Ладно, пусть будет чегыре номера и добрый ужин за счет экономии одного номера.

... Лоле смотрела сквозь стекло бокала на Петра, изо всех сил стараясь увидеть его смешным, но это не получалось. Черты искажались до полной неузнаваемости и все-таки не были от этого ни смешными, ни отталкивающими. Что-то гораздо большее, чем внешность, глубоко запало в душу молодой женщины. И теперь, стараясь понять и проанализировать это что-то, Лола поняла: ничего нет здесь удивительного, просто влопалась, как девчонка, в смазливого парня... Только смазливого? Нет, еще и умного, доброго! А что может быть дороже в полюбившемся человеке, чем доброта? К тому же он не просто добрый, добренький, — он умеет быть и злым во имя этого добра, умеет защищать его!

Она чувствовала, что хмелеет, и в то же время сознавала, что сознает, что чувствует... А ну его к черту! Надоело это вечное раздвоение, когда не смеешь чувствовать, а чувствуя, не смеешь забыться... Сейчас, когда она всем своим существом, всеми помыслами устремляется к Петру, ей спокойно и радостно. И на все наплевать, и все кажется славным, хорошим, будто окунулась она в тихую, теплую проточную воду и теперь плывет, плывет, неведомо куда, но — к счастью! И, будто сквозь сон, доносится до нее голоса Нормана и Смита, редкие комментарии Вольфсона. Никак они не могут прийти к общему знаменателю с этим техническим прогрессом... И кому он только нужен, этот прогресс? Будто нет больше никаких радостей в жизни...

Лола с нежностью смотрит на Петра, а тот внимательно прислушивается к спору, и Лола сразу перестраивается: раз Петр слушает — это интересно. Значит, должна слушать и она. И тоже внимательно. Что это они там такое говорят? Ну-ка, соберемся, Лола Брайтон! И поставьте бокал, Лола.

И вообще сделайте на лице выражение,..

— Т-ты дурак, — заикаясь, проникновенно говорил Норман, тыча пальцем в область солнечного сплетения Сэма. — Н-не веришь? Н-ну, слушай. Вот, если память тебе не отшибло, летел к нам астероид... Икар... Так называется. Он Ас-те-роид. Что? Что мы, сапиенсы, могли ему противопоставить? Только рaкеты с ядерными боеголовками. Ведь если на сушу — взрыв, пыль, доступ солнечным лучам прекращен, ледниковый период! Ци-ивилизация отброшена на ты... ты… тысячелетия! А ты говоришь-технический прогресс, б-будь он п-проклят! П-пойми: мы теперь не только за себя, но и за всю биосферу в ответе! Потому — сапиенсы...

— Что и требовалось доказать! — торжественно провозгласил Вольфсон, разливая виски. — А кровяной колбасы мне так и не принесли...

«А мальчики уже хороши, — подумала Лола. — Может, теперь самое время утащить Петра?»

Но инженер уже повернулся к Смиту, ожидая его реакции. И Лоле вдруг почудилось, будто это совсем не Петр, — словно кто-то чужой, посторонний, далекий и непонятный выглядывает из него, прислушивается к спору людей... Людей? А кто же сам он — не человек? Кто же это? Вот сидит ее Петр...