Звездочет - страница 39

— Понятия не имею. Я всегда был магом. Не умею делать ничего больше.

— Я думал то же самое. Я был газетчиком, как вы знаете. И вот видите. Сейчас пишу приключенческие романы для одного низкопробного издательства. Этот мусор, что продается в киосках.

— Это вы умеете, по крайней мере?

— Плоховато. Нужны приключенческие романы со множеством убийств. Иногда я забываю, кто еще жив, а кто уже мертв. В одном романе я три раза убил одного и того же персонажа. Поэтому я завел эту тетрадку в синей обложке, где я пишу список героев и убитого помечаю крестиком…

Звездочет смотрит в окно, расплющив нос о стекло, как боксер, и борясь глазами с темнотой. Так проходит ночь — в безуспешной борьбе с тенями. Он боится за Фридриха и за дона Абрахама. Он слышал, как сеньор Ассенс сказал, что и за вещи более невинные, чем исполнение «Марсельезы», люди кончали у стенки. Но что можно сделать? В порту все недвижно, лишь несколько часов спустя длинные вереницы рабочих, идущих на работу в док, пересекают в темноте набережную: еще не рассвело. Их выдает шлепанье ботинок по мостовой, сырой от ночной влаги.

Вдруг небо наполняется бешеным воем. Два черных пятна, похожие на двух мух на оконном стекле, сцепляются, извергая огонь. Это длится лишь несколько секунд. Звездочет бежит в башню, где отец указывает ему на вспышку, осыпавшуюся дождем горящих угольков. Они гаснут в невидимом море, и вдруг снова становятся слышны мерные удары волн о набережную. Потом начинается рассвет и освещает чистейшее голубое небо, по которому медленно плывет лиловое облако.

— Упавший самолет был французским.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю, сын, потому что чувствую.

— И для тебя — в этой смерти был смысл? — спрашивает Звездочет удивленно.

— Многие в Европе сейчас рискуют жизнью за свободу, а я здесь ничего не делаю, кроме как бесполезно тасую пачку карт.

Именно в этот момент Звездочет замечает, что на синей полке уже нет книг, а на их месте стоит горшок с базиликом ярко-зеленого цвета.

С тех пор как прекратились выступления оркестра, каждый день Звездочет тенью проскальзывает в «Атлантику», чтобы узнать, нет ли новостей о доне Абрахаме. И конечно, надеясь встретить Фридриха. Ему приходится изворачиваться, потому что дирекция запретила музыкантам появляться в отеле.

Ветер леванта колотится, как привидение, в закрытые ставни и жалюзи. Звездочет дрожит в саду между раскачивающимися стволами пальм, дожидаясь свиста Перпетуо. Наконец швейцар подает знак, что можно входить: никто не увидит. Перпетуо позволяет ему устроиться рядом с собой, на низком табурете, так что стойка, за которой регистрируются приезжие, скрывает Звездочета с головой. Ветер просачивается и внутрь здания, наполняя коридоры беспокойством и тревогой, приступы которой внезапно пресекают дыхание.

Большие рассеянные глаза Звездочета поднимаются над краем стойки, как два вопросительных знака. Через стекло вестибюля он созерцает террасу: на пустой сцене от оркестра остался невидимый след, как от картины, долго провисевшей на одном и том же месте. Фридрих исчез, будто никогда его и не было. О дирижере известно лишь, что кто-то видел, как два жандарма вели его в замок Санта-Катилина — его большая, по-детски розовая физиономия выражала униженность и тоску, а руки были закованы в наручники, как у преступника.

Все остальное — не более чем пустые разговоры, которые возникают то тут, то там, опровергая друг друга. В городе, где отсутствует информация, общественное мнение заменяется безответственными и безнаказанными слухами. Однажды Звездочет услышал странную вещь: будто Фридрих живет в отеле, переодевшись в женскую одежду. Слова эти сорвались с губ одной горничной, которая тут же осеклась. Персонал «Атлантики» не очень разговорчив, когда речь заходит о войне или о событиях в городе.

— Раньше, во время другой войны, только и делали, что устраивали сборища и спорили. Тогда дозволялось быть англофилом или германофилом, — меланхолично рассуждает Перпетуо, наливая себе в стаканчик из бутылки «Вальдепеньяса», припрятанной за регистрационной стойкой. — Сейчас этого нельзя.