Звездочка - страница 8
Сел я снова и опять: «фий-ю, фий-ю, фий-ю».
Вот уж он и здесь. Сидит недалеко от меня и мордочкой по воздуху водит.
Ага, думаю, дело идёт. Маню́ ещё.
Он подбежал, через ногу мою — скок. Сижу — не шелохнусь, как пенёк в землю врос, глазом моргнуть боюсь. Он мне на голову прыг! Чуть было я не вскочил, да удержался. Терпеть надо! Он с головы на плечо соскользнул, по руке пробежал — коготками тронул. Терплю!
Сел свистунишка мне на сапог. Ну, ну… ещё поближе.
«Хватай!» — говорю я себе. А он спустился на землю: шишку увидел.
«Эх, — думаю, — прозевал!»
«Фий-ю, фий-ю, фий-ю», — зову зверька.
Он ко мне на коленку, а я его цап — и готово!
Задрыгал бурундучишка ножками, коготки выпустил, зубки оскалил. Да где ему со мной сладить! Крепко держу в руке тёплое тельце.
Так и принёс его домой. Теперь вместе живём. Сердится он на меня, а я на него.
Ну, да поладим — весной выпущу.
В. Корюкин
Как дед Трофим домой вернулся
Жил дед Трофим, по старости лет, на покое. Летом колхозникам помогал, сколько мог, а как настала осень, решил навестить детей. Поехал сначала к дочери в дальний колхоз, погостил у младшего сына в городе, а потом побывал у старшего сына. Старший сын строил на Волге электрическую станцию, — самым большим краном управлял. Встречали деда радостно, отпускать не хотели, и прогостил он больше года.
Пришла весна, развесила зелёные листочки на берёзах, распестрила цветами луга. Захотелось деду домой, в родной колхоз…
Отправился он в обратный путь.
Еще солнышко не проснулось, как приехал дед на станцию и пошёл домой не по большаку, а прямиком.
«К полудню, — думает, — дойду до Горелых пней, а от них рукой подать до трёх сосёнок. Оттуда до Гнилого болота, а там перейду Куриный брод и к вечеру домой доберусь».
Идёт дед тропочками, — кланяются ему в пояс тонкие травы. Идёт перелесочками, — машут ветвями ласковые берёзки.
«Пора бы и Горелым пням быть, а их всё нет», — удивляется дед.
Вместо пустыря, где после лесного пожара одни пни торчали, расстилается зелёный луг. Трава на нём, как бархатная, и цветов видимо-невидимо.
«Знать, не туда свернул, — смекает дед. — К лугу вышел». Повернул он обратно, свернул налево, пошёл направо — всё к тому же лугу выходит.
Слышит старик, кто-то его нагоняет. Пчела-заботница на работу спешит. В новых полусапожках, в платьице коричневом, жёлтая косыночка на голове.
— Остановись, красавица! — говорит дед. — Укажи дорогу на Горелые пни.
— Некогда мне, дедушка, тебе всё рассказывать. Надо мёд собирать с пёстрых цветов. А Горелых пней вовсе нет. Колхозники расчистили их под зелёный луг. Прощай, дедушка!
— Вот это дело! — обрадовался старик. — Гляди, какой луг красивый. Сколько сена накосить можно! Да и пчёлам раздолье.
Солнышко к полудню подошло. Тени короче. Тихо. Ни один листочек не дрогнет. Вот и тропка к трем соснам, — а их нет. Смотрит дед направо, смотрит налево — нет сосен. Перед ним молодой сосновый лесок шумит, что шёлком шелестит.
Не знает дед, как быть, куда дальше итти.
А навстречу ему Муравей-работяга. Ухватил щепку больше себя и еле волочит по земле.
— Эй, милый! — говорит ему старик. — Как выйти к трём сосенкам?
Остановился Муравей, отдышался, потом посмотрел на деда и говорит:
— Не до шуток мне. Что ты вчерашний день ищешь? Еще осенью пришли сюда колхозники, насадили сосенок и назвали этот лес зелёным бором. Прощай, некогда мне: новый муравейник в молодом лесу строим.
Стоит дед, смотрит вокруг — не насмотрится. Ну что за лес! Деревцо к деревцу, и стройны, и ровны!
— Давно бы так! — рассуждает дед сам с собой. — По всей стране леса садят. Не годится и нам от людей отставать. Наши колхозники — народ работящий.
Сел дед под сосенку и задремал. А когда проснулся, солнышко уже за полдень перевалило. Самый зной начинался. Поднялся дед на ноги и зашагал дальше. Свернул на тропочку, идёт, идёт, — не узнаёт дороги.
Повстречался ему долговязый Комар. Кафтанишко на нём кургузый, коротенький, ноги худые да длинные, а сам тощий-тощий, поёт жалостно.
— Эй, паренёк! — окликнул его дед. — Как мне на Гнилое болото выйти?
Присел Комар на пенёк, свесил с него свои тощие ноги и запел тонким голоском ещё жалостнее: