Звезды не для нас - страница 19
Кашель с мокротой, ядрено-зеленая слизь комьями, жар по телу, а ноги холодные.
– Лисика, как же мне… Я долгов набрала, крышу доделать, запасы до лета дотянуть, – стонала мать.
– Мам, я достану горькие таблетки, полегчает…
– Ох, тяжело, сиротам, тяжко… – причитала Мать в холодной постели.
Долги…
Это беда для нас, бедняков.
Те, кто побогаче, в поселках или в городах, процент хороший вешают. Причем знают когда. Бывает, чуть не бесплатно товар отдают, если он у них в избытке или гнить начинает. За гроши, за услуги – подмети, накорми худобу, сцеди с козы молоко или полынь горькую, сок который после Туманной Войны стал хуже кислоты… Да и тогда, дадут перчатки, ведерко закрытое…
А когда не сезон? Зимой за хлеб, даже из порошка довоенного, просят немало. Хочешь в долг? Серафима, у которой по углам картинки с людьми развешаны, даст, и еще сверху попросит. А Ермаль? Руки у него, словно у робота, все точно смастерит, все починит… И двушку сверху попросит…
А если нечем платить, то себя на части распускай… И делись с ними радостью, восторгом, нежностью или горем, презрением, отвращением, скорбью… Вон, гуторят, городские увальни любят веселиться до упаду, а среди жен их, наоборот, печаль и паника, ужас и трепет в почете…
Третья же беда стучала в двери.
Кожеход.
– Долг не погашен, смерть уже ясна! Дай мне её!
– Нет, Лисика, не открывай. Я завтра стану, долги в селе раздам, а потом, пусть окаянный меня хоть на куски разбирает… Не достанется ему ничего, – хрипела мать.
Лисика кинулась к двери и завопила:
– Запрещаю! Убирайся! Убирайся, тварь неживая!
В окно сунулась морда Кожехода. Узкое, бледное, как мука, с ржавыми зубами. Размер морды со стол в кухоньке, а сам он с телегу. Туловище под полупрозрачной пластмассой. Железные щупальца, вместо рук и ног, крутятся, вертятся, несут Кожехода долг собирать.
– И сюда нельзя! – верещала Лисика от страха.
Кожа на его лице неживая, на заводе сделанная, вонючая и мерзкая, как у мертвяка. Другие говорят, что у него так в башке записано, стараться на человека быть похожим. Только заводская кожа слазит, и он у живых срезает её и лепит себе…
– Денег дам, за Слепок её, денег дам… – запищал он тонким голоском.
Щупальца разошлись, он обхватил стену дома, бил по крыше. Длинный, как каракатица в химическом озере…
Лисика замерла от испуга. Перешитый попался. Значит не тем, что на заводе в него заложили, он пользуется, а тем, что подкорректировали в его мерзкой башке.
Сзади него возникла фигура в шляпе. Дырявый плащ развивался на вечернем ветру, а одинокий глаз-линза блестел пожаром заходящего солнца.
В его руке – топор…
– Я! Еще! Жива! – крикнула мать и зашлась кашлем.
Кожеход отступил в темноту.
Рано утром, когда холод крал каждую частичку тепла, Лисика выскользнула во двор. Землю перемесил щупальцами Кожеход. Сбег вчера в лес, то ли от крика матери сработала в его башке программа, то ли Пугало напугало… Хотя, Пугало ростом с человека, а то, юродивое, почти с дом.
Лисика проведя рукой по шее, пересчитала входы-выходы
Пугало вынырнуло из-за угла. Встало, держа топор на плече.
– Ой, это ты! Я испугалась, – сказала девочка.
Пугало отступило.
Механическое тело, фронтовая одежонка. На ногах стоптанные берцы, словно Пугало шло очень долго. Хотя, так, скорее всего, и было, от линии фронта далеко забрался боец.
– Извини, я еще не привыкла… Ты только неделю тому к нам приблудился и остался, – прошептала Лисика.
Это чистая правда, так часто бывает: когда железяк списывают в утиль, они пускаются на переработку, но некоторые бродят местами и селами. Они слоняются без дела, часто стоят неподвижно, словно вспоминая что-то важное, очень важное, и это ускользает от них в самую последнюю секунду, оставляя горчичный привкус.
А еще говорят, слепок, который Кожеход пытался снять с умирающей матери, слепок ее эмоций и личность, вживляют солдатом и отправляют на фронт.
И война продолжается… Живым там плохо, химия ползет по окопам, заставляя кожу гнить, а легкие выплевывать.
– Спасибо, – сказала тихо Лисика и, по озорному схватив кусок глины, приблизилась к Пугалу.
– Сейчас тебе слепим усы, пушистые, как у отца были, – сказала она и всхлипнула, – он тоже на фронте воевал.