Звезды в озере - страница 4
В течение четырех часов громыхали машины маленькой типографии, печатая белые и розовые объявления. Еще стекал по стенам клей, еще руки расклейщика расправляли складки бумаги, а вокруг уже собрались толпы людей. Читали, не веря своим глазам, скандировали по слогам и снова перечитывали, начиная с первых слов: «Солдаты! Граждане!» — и вплоть до подписей внизу: «Майор Оловский, поручик Забельский».
— Стало быть, война еще идет, — сказал кто-то.
— Стало быть, мы еще обороняемся.
— Что там, обороняемся! Читайте-ка хорошенько, что написано! Являться с оружием или без него. Формируются части… Порядок в городе… Стало быть, теперь только мы им и покажем!
Собирались кучки штатских и оборванных солдат, стояли перед объявлениями, комментировали вслух. Медленно, сначала поодиночке, люди двигались к указанным пунктам — в казармы и в здание магистрата. К полудню гуще пошли военные мундиры. Неизвестно откуда, все больше прибывало отставших от своих частей солдат. Шли кто с винтовкой, кто с пустыми руками. Запыленные, измученные, почерневшие от усталости и горя, они читали висящие на стенах объявления и, оживившись, сразу же направлялись в казармы. Зазвучали, зазвенели голоса в опустевших залах. Нашлись сенники, на которых можно было растянуться, нашлись в кухне офицерской столовой горшки и кастрюли. Через комнату, где работали Оловский и Забельский, непрерывным потоком проходили люди, докладывали о прибытии, регистрировались и оставались в казармах.
В течение всей ночи подходили все новые и новые солдаты. Огромное здание наполнилось голосами, шумом, ожило. Казармы звенели жизнью, уже шли эстафеты в деревню с приказами о доставке продовольствия, уже переворачивали сверху донизу госпиталь, чтобы кое-как подготовить его к приему раненых. Одновременно поручик Забельский узнавал, что дела не так уж плохи, как казалось раньше. Где-то еще дрались, защищались, еще собирались части и армии. То, во что он не хотел верить на тракте, то, что встречали насмешками и недоверием толпы беженцев, теперь оказывалось ясным и правдоподобным. Ведь если здесь, в какой-то дыре, один майор… А есть же и другие, не все предали, не все бежали! Еще видно будет, еще видно будет!
Поручик Забельский снова обрел самого себя, и теперь его мучил стыд при мысли, что он поддался психозу беженского тракта. Он ходил с высоко поднятой головой и яростно опровергал в казармах сплетни и сомнения. Там, на тракте, он перестал верить во что бы то ни было, теперь он верил во все. Ведь и Варшава защищается, и в Восточной Пруссии… И летчики… Он повторял все услышанное, не сознавая, что прибавляет кое-что и от себя. Так легко, так прекрасно укладывалось теперь все в его голове. Да, да, никогда нельзя терять надежду, никогда нельзя поддаваться сомнению… Ах, как мрачно, как ужасно казалось все там, на тракте… Поручик чувствовал, что вот теперь он действительно вырвался из воронки самума, и здесь, вне губительного пути урагана, идет жизнь, продолжается борьба, есть люди.
Настроение в казармах взвинчивалось, поднималось. Забельский, слыша из чужих уст повторение того, что говорил сам несколько часов назад, с радостью принимал это, как новое подтверждение: «Ну, раз все говорят, значит так оно и есть».
Второй день снова расцвел золотом и лазурью.
И в этот день стали появляться новые пришельцы. Сначала по одному, по двое, затем они налетели, как пчелиный рой.
Двое всадников придержали лошадей перед афишей, где собралась кучка людей.
— Погляди-ка…
Они читали объявление. Медленно, внимательно, вполголоса. С первых слов: «Солдаты! Граждане!» — до чернеющих внизу подписей.
И с неописуемой насмешкой, с иронией, с улыбочкой:
— Майор Оловский. Поручик Забельский.
— Вот именно, господин полковник: майор и поручик, — дерзко бросил молодой парень, в рваной, запыленной форме.
На него свысока взглянули круглые рыбьи глаза.
— Ну да. Только теперь кое-что изменилось. Нашлись чины чуточку повыше. И они сумеют утереть нос этим господам… Едемте, капитан, в эти пресловутые казармы…
Они поехали по улице, провожаемые недоверчивыми взглядами собравшейся у объявления толпы.