Звонница - страница 41

Лагерь для военнопленных, куда их привели, располагался на огороженном поле, по краям которого стояли невысокие вышки. По периметру изгороди бегали сторожевые собаки.

Места не хватало. Немцы взялись за сортировку пленных, расстреливая у ближнего оврага коммунистов и самых слабых из невольников. Пока трещали выстрелы, из проезжавших мимо грузовиков веселая немчура приветственно махала руками зондеркоманде. Машины с крестами текли и текли по дорогам, что проходили недалеко от лагеря на юг и восток. Порой казалось, что лагерь омывала пыльная река, от которой хотелось держаться подальше.

Ужас плена в понимании вчерашних красноармейцев, их командиров смешался с полной потерей ими ориентации на местности: никто из пленных не знал, где проходил фронт, на какую глубину отступили свои.

Раненый Михаил слабел день ото дня. На ногах его заставляла держаться воля и жажда жизни; кажется, сцепились на новой войне не танки и самолеты, а намертво схлестнулись характеры. Кто тверже, тот и на ногах. Немцы, чувствуя во взглядах, в интонации пленных твердость духа, расстреливали русских солдат, готовых с голыми руками бросаться на конвоиров. Телами расстрелянных доверху закладывали рвы, воронки: чем меньше упрямцев, тем спокойнее. Во все времена война несла общую закономерность истребления, но то, что творилось летом и осенью 1941 года, не поддавалось никакому объяснению.

Голод, рана и возраст делали свое дело: пленный речник начал постоянно валиться с ног. Воля к жизни не исчезла, но его слабость заметили внимательные охранники. Однажды на вечерней проверке один из них ткнул Громова в грудь указательным пальцем:

— Остаться на месте!

После окончания проверки немцы повели два десятка отсортированных пленников через лагерные ворота к ближнему оврагу.

Немецкая педантичность четко отделяла живое от умирающего. Идти-то до оврага десять минут, а в эти мгновения Михаил вспомнил дом, жену, которая пекла ему картофельные пироги перед каждой навигацией. Почему-то вспомнились искры, летевшие с дымом из трубы парохода, праздничный гудок, оглашавший речные просторы. Эх, никто не даст на прощание протяжного гудка старшему механику! Страха перед смертью не испытывал, но не было желания принимать ее, посылаемую злым роком. Стыдно, что опытного солдата повели на расстрел, словно покорного бычка на скотобойню. Уж лучше бы тогда вместе с Мелентием и Василием остался в окопе.

Пленных построили на краю оврага перед расстрельщиками, на шеях которых болтались блестящие бляхи. Немецкий офицер сделал два шага в сторону для отдачи команды, но тут на проходившей рядом дороге появилась машина коменданта лагеря. Офицер зондеркоманды махнул рукой подчиненным, требуя ожидать его указания, а сам поспешил к начальнику с докладом:

— Господин обер-лейтенант! Второй взвод охраны проводит зачистку среди военнопленных. Отобрано двадцать человек. Разрешите продолжать?

Комендант, открыв двери машины, вышел, потянулся. Очевидно, желая размять ноги, он неспешно направился в сторону стоявших цепей охраны. Ему жалко было своих начищенных до блеска сапог, но последнее время ноги часто затекали, приходилось заставлять себя двигаться. Проклятая осенняя слякоть! Остановившись у цепи своих солдат, комендант метнул на строй пленников презрительный взгляд: «Грязные, неполноценные оборванцы! Стадо жалких свиней, а туда же — воевать!»

Обер-лейтенант неожиданно насторожился: «Что это?! Глазам не верю! Не может быть!» Он пристально всматривался в солдата с забинтованной головой, поддерживаемого товарищами. Лицо немца явно выражало растерянность, однако начальник лагеря быстро справился с эмоциями.

Указав старшему из расстрельной команды на Громова, резко бросил:

— Этот явно живучий, может еще поработать. Уведите обратно!

Приказ был тут же исполнен. Пленного пермяка вывели из строя, под охраной автоматчика повели в лагерь.

Через пелену тумана в глазах Громов увидел невесть откуда появившегося офицера в длинном кожаном плаще, но мысль, что он может знать этого фашиста с сединой на висках, даже не пришла в голову. Силы Михаила окончательно оставили. В ворота лагеря он входил, едва не падая на каждом шагу.