Звонница - страница 51

стр.

— Дево Владычице Богородице, паче естества и слова рождшая Единородное Божие Слово, Творца и Владыку всея видимая и невидимая твари… Тебе прошу и Тебе молю, сострадательнейшую Матерь человеколюбиваго Владыки: буди милостива к нам, смиренным и недостойным рабам Твоим, призри благосердием на пленение и смирение наше, уврачуй сокрушения души и телес раба Лаврентия.

— Мама, ты же мне всегда говорила, что Бога нет, а сама молишься, — прошептала в темноте с печи дочь.

— Я не знаю, Лиза, чем помочь Лаврентию. Что же мне, руки опустить?

— Ты даже за папу не молишься, а за дядю Лаврентия просишь, — с обидой в голосе продолжала шептать Лизавета. — Он нам чужой. Уедем скоро в Ленинград и станем ждать папу.

— Уедем, уедем, успокойся и спи, — тихо сказала Надежда Алексеевна.

Хорошо, что темно в доме — по щекам покатились слезы. Еще полтора месяца назад в школу зашел председатель колхоза Тимофей Иванович, вздохнул и положил в учительской на стол похоронку. Ждать Надежде стало больше некого. Дочери рассказать о горе не решилась: для нее отец пропал без вести, значит, теплилась в сердце девочки вера в его возвращение. Подрастет Елизавета, проще будет горе принять. Поймет, что и без вести пропавшие иногда равносильны погибшим. Вечером они помянули с Лаврентием душу усопшего на поле брани Дмитрия Бринькова. Вскоре и Лаврентию пришлось испить горькую чашу, а теперь сам он на грани оказался. Везде война, и даже там, где пушки не ухали, приходилось бороться за жизнь. И за жизнь приютившего их доброго бобыля тоже.

В четыре руки постоялицы ухаживали за хозяином дома, но тот угасал на глазах. Похудел. Тянул жадными глотками кипяченую воду и постоянно кашлял.

— Лаврентий, да как тебя от смерти отвернуть? — воскликнула однажды Надежда Алексеевна, когда дочь находилась в школе.

Женщина сидела с тарелкой каши возле больного и страдала. Страдала тяжело, так, как можно страдать, когда на твоих глазах уходит близкий человек, а помочь ему не в силах. Лаврентий грустно смотрел на нее немигающими голубыми глазами и молчал.

— Ты ли, наш спаситель, не понимаешь, что еда — единственное твое лекарство. Чем помочь? Нечем больше. Не-ечем! Больница тебя отказалась принять, я по деревне трижды прошла, ни одной курицы ни у кого нет. Хотела тебя бульоном отпоить. Что же мне одной в твоем пустом доме делать? Поешь ты хотя бы чуточку, Господи Иисусе! Молитву мою о твоем выздоровлении разве не слышишь? «Ты еси воистину Богородица, рождшая по плоти Истиннаго Бога, яко вся Тебе возможна суть, власть имаши вся сия совершити на небеси и на земли, и на всяко прошение даровати, елика коемуждо полезна суть: болящим здравие…»

— На-накорми Ли-изавету кашей, — едва проговорил Лаврентий, прерывая молитву.

— Да поешь ты сам! Хватит твоей Лизавете, — в сердцах бросила Надежда Алексеевна. — Богородице, как растолковать упрямцу этому, что никого у нас с дочерью уже не осталось, кроме него.

Встречаются в жизни слова, что, сродни каплям живительного дождя в засушливую пору, несут одним своим появлением оберег от смерти. Тусклый взгляд больного хозяина подернулся даже не слезами, а блестящей влажной пленкой, и тотчас едва видимый живой огонек затеплился в глазах Лаврентия. Он оперся локтем о край кровати, взял у Надежды Алексеевны ложку и начал дрожащей рукой тихонько хлебать овсяную размазню. У Надежды Алексеевны от удивления открылся рот. Она осторожно поставила тарелку на кровать, поближе к хворому.

— Неужели?! Давай, родимый, ешь, ешь. А я пойду тебе пихтового отвару в кружку налью, — произнесла она с нескрываемой радостью.

— Постой, — проскрипел голос с кровати. — Залезь-ка, Надежда, в подпол. Возьми там с полки бутылку с самогоном, аккурат с правой руки. Налей полкружки горячего отвара, а полкружки — самогона. Верное средство от хвори, раскудри.

— А почему молчал? — едва не запричитала женщина. — У него, видите ли, в запасе знахарский рецепт есть. Под полом бутылка пылится, а он, умник, лежит и на ладан дышит! Жаль, по-вашему, поместному, словечек сказать не могу, а то пообщалась бы я с тобой.

Лаврентий хитро прищурился: