Звучат лишь письмена - страница 7

Так в те годы, когда ордосские монголы рассказывали путешественникам красочные легенды о гибели Чингисхана от руки тангутской красавицы Гурбелджин, трудами ряда ученых было открыто и предварительно исследовано загадочное тангутское письмо. Был приподнят лишь краешек занавеса, за которым где-то в туманной дали скрывались разгадки легенд и тайны развалин ордосских городов и высохших каналов долины Эдзин-Гола. И хотя крупицы новых знаний были достоянием единиц, все человечество чуточку больше стало знать о себе. Начатый поиск продолжали ученые многих стран, передавая друг другу эстафету приобретенных знаний. Пусть эту эстафету несли разными дорогами и часто в одиночку, идя по уже хоженому пути, ее все-таки всегда несли вперед.

Когда в 1908 году П. Пельо знакомил в Ханое делегатов Первого конгресса по изучению Дальнего Востока с одной из глав данного ему Морисом текста «Лотосовой сутры», он и не подозревал, что уже в пути караван экспедиции Русского Географического общества, возглавляемый П. К. Козловым, которому предстояло сделать открытие, имевшее чрезвычайную важность для только что родившейся отрасли востоковедной науки — тангутоведения.

Петр Кузьмич Козлов, ученик и сподвижник знаменитого Николая Михайловича Пржевальского, страстный путешественник, участник полудесятка экспедиций Русского Географического общества в Центральную Азию, готовился к очередной своей поездке с особым волнением. Привезенное Г. Н. Потаниным сообщение о затерянном в песках пустыни мертвом городе заинтересовало многих ученых и путешественников. Таинственный город мечтал разыскать и П. К. Козлов. Теперь мечта его могла осуществиться. Отправлявшейся в 1907 году Монгольско-Сычуаньской экспедиции Козлова Географическое общество специально поручило разыскать и исследовать Хара-Хото — древний город пустыни.

С этого момента все участники экспедиции, провожающие и родственники только и говорили о Хара-Хото как в Петербурге, так и в Москве — словом, повсюду, где экспедиция летом и осенью 1907 года снаряжалась в далекий путь. Загадочный город, его таинственные недра давали богатую пищу воображению.

Наконец позади остались и петербургские хлопоты, и трогательное прощание с родными и близкими на вокзале в Москве, и гостеприимный Иркутск. Назавтра экспедиция покидает Кяхту, а с нею и пределы Родины. За окном поздняя осень. На дворе холодно и сыро. В комнате жарко, натоплено на славу. Мягкий свет лампы под зеленым абажуром ложится на письменный стол и толстую тетрадь в коричневом дерматиновом переплете. Может быть, в ближайшие два-три года путешественникам и не придется больше ночевать в таком теплом и уютном помещении. «Прощай, оседлая жизнь! Здравствуй палатка и походный бивуак! Разве не счастлив тот, кто первым пойдет по еще неведомым дорогам в дебрях Азии, изучая ее природу, знакомясь с жизнью ее обитателей!» Петр Кузьмич улыбнулся, вспомнив, как одолевали его и в Петербурге и в Москве желающие присоединиться к их экспедиции. Даже в последние часы в Москве, когда он, простившись с детьми и родными, уезжал с женой на вокзал, на крыльце дома к нему неожиданно бросился молодой человек и стал умолять взять его с собой. Да, отважных людей России не занимать!

Петр Кузьмич раскрыл тетрадь, обмакнул перо в чернильницу и четкие почерком вывел:

«Дневник Монголо-Сычуаньского путешествия 1907–1909 П. К. Козлов.

Кяхта»

Экспедиция уже по существу началась. Следовало сделать первую запись в дневнике. Почин — дело великое.

Петр Кузьмич глянул в окно. В густой черноте осенней ночи мерцали огоньки Кяхты — прощальные улыбки Родины. Как всегда, горечь разлуки с ней сжала сердце. Он записал в дневник первую фразу: «Осень 1907 года…». Снова задумался. Стоит ли поддаваться грусти, когда уже завтра тебе предстоит открывать дороги в неведомое и начнет сбываться то, о чем ты мечтал годами. Перо уверенно забегало по бумаге:

«…Путешественнику оседлая жизнь, что вольной птице клетка. Пройдут порывы первой радости, и опять обстановка цивилизованной жизни, обыденность становятся тяжелыми. Таинственный голос будит душу, мысль уносит в покинутые места Центральной Азии, короче — «даль зовет»… Словно в ней именно высшее благо, которого не найти в России, в Европе. Да, это благо — свобода и приволье странника, хорошо читающего обстановку диких, неведомых до него картин природы, стран нику, сделавшемуся крестным отцом многих представителей растительного и животного царства, мало этого, крестным отцом многих гор, долин, речек и их обитателя — человека! Для меня, проведшего столько лет среди природы Центральной Азии, вкусившего прелесть этой жизни вместе с Пржевальским, умевшим, как никто другой, зажечь пламень любви к науке, к путешествию, у меня сложилось убеждение, что самыми лучшими, самыми счастливыми годами моей жизни, годами, на которые я могу со спокойной совестью оглянуться, что они не пропали даром, есть годы жизни в Центральной Азии…».