Господин Руссе

— Вы смеетесь над подобными вещами? — возразил г-н Гинь, став вдруг очень серьезным. — Вы смеетесь еще громче, потому что видите, что сам я вовсе над ними не смеюсь. Друзья мои, я, как и вы, был прежде недоверчив, был вольнодумцем, но один похожий случай, происшедший со мной в молодости, произвел на меня столь сильное впечатление, что мне неприятно слышать шутки по поводу явлений такого рода.

Наконец, после долгих упрашиваний, он начал.

— Это случилось в тысяча семьсот тридцатом году, мне было тогда лет двадцать, и я был недурен собой, хотя нынче этого вовсе не скажешь. Не было этой лысины, этого длинного носа, этих маленьких красноватых глазок, этих дряблых щек; цвет лица у меня был свежий, взгляд живой, нос — не знакомый с табаком, фигура стройная, походка легкая и безупречные ноги, что, впрочем, видно и сейчас. В общем, при небольшом росте я был изящен, отнюдь не робок и был готов перенять все манеры, будь они хороши или дурны, от тех людей, в чьем обществе я вращался, отпуская любезности прекрасным дамам, сквернословя со старыми вояками, философствуя с людьми образованными, умничая с духовными особами и болтая о всяких глупостях с особами титулованными. Словом, я всем нравился, везде имел успех, и моя профессия — актер и литератор — служила мне подорожной, благодаря которой я был одинаково радушно принят как в хорошем обществе, так и в дурном. Я ехал в дилижансе из Лиона в Дижон, чтобы присоединиться к провинциальной труппе, к которой принадлежал… Дело происходило приблизительно в середине осени, стоял туман и было довольно холодно. С десяток миль я проехал с неким бароном де Гернеем, у которого были какие-то дела в окрестностях и который возвращался вечером в свой замок, стоявший в маленькой бургундской долине в сотне шагов от большой дороги. Он умел поговорить, умел порасспрашивать и был большим любителем стихов и романов. Беседа со мной пленила его, и, едва успев узнать, что я литератор и актер, он уже не пожелал расстаться со мной. То был один из тех dilettanti[1]