Когда мы были на войне
Прощались туго: завязшие руки никак не хотели разжиматься. Валера жалостливо тянул товарища с вокзала, подальше от масс, жирных голубей, сумок и чемоданов. Рука должна была вот-вот поддаться, и Валера бы увёл друга от поезда. Тот недовольно гудел: он, как и тлеющая по соседству война, не хотел ждать. Прощались туго: завязшие руки никак не хотели разжиматься. Валера жалостливо тянул товарища с вокзала, подальше от масс, жирных голубей, сумок и чемоданов. Рука должна была вот-вот поддаться, и Валера бы увёл друга от поезда. Тот недовольно гудел: он, как и тлеющая по соседству война, не хотел ждать.
Володя Злобин
Когда мы были на войне
Прощались туго: завязшие руки никак не хотели разжиматься. Валера жалостливо тянул товарища с вокзала, подальше от масс, жирных голубей, сумок и чемоданов. Рука должна была вот-вот поддаться, и Валера бы увёл друга от поезда. Тот недовольно гудел: он, как и тлеющая по соседству война, не хотел ждать.
Друг молча курил сигарету за сигаретой. Не для того, чтобы унять волнение, а потому что нравилось бить спичкой по чиркашу, а потом зажимать огонёк в ладони. Валера пытался что-то сказать и не мог. Друг безразлично пожёвывал дым бледными губами. Щурился, молчал. Может, не хотел отвечать на просьбы Валерки или хотел насмолиться ещё до окопов, где, как известно, третий не прикуривает. Да третьего и не было – не считать же им осоловелую, пучеглазую проводницу, лениво проверившую билет; попутчика, уже развернувшего на столике копчёную курицу; и прилепившееся к тронувшемуся окну испуганное Валеркино лицо.