Нобелевский тунеядец

В разных воспоминаниях об Ахматовой мелькает такой эпизод. Будто к ней в начале 1960-х, в Комарово, приехала юная особа, говорила исключительно о поэзии и, среди прочего, упомянула, что у нее "есть весь Бродский". Ахматова возразила: "Как это можно говорить весь Бродский, когда ему только двадцать два года?" В этот момент распахнулась дверь, и на пороге появился сам поэт — он принес в домик два ведра воды. Ахматова указала на него своей гостье и сказала с улыбкой:

— Вот вам ваш "весь Бродский".

Если бы автор обладал дерзостью Цветаевой, можно было бы — прячась за ее "Мой Пушкин" — назвать книгу "Мой Бродский". Под этой обложкой собраны мои письма к Бродскому и о нем, покрывающие три десятилетия (1963—1995), статьи, посвященные ему, необходимые фактические комментарии и уточнения. Если друг вашей юности был так жесток, что в зрелые годы сделался знаменитым, а вы были так беззаботны, что сумели пережить его, положение ваше нелегко. Каждый, кто был связан с Бродским, знает, что думать и говорить о нем он обречен до конца дней своих. И каждый знает, что память его обречена на неполноту и при этом слабеет с каждым днем. В какой-то момент говоришь себе: "Хватит откладывать. Пора перенести на бумагу все, что так волновало сердце и ум в связи с этим человеком, с этим голосом. Никто не ждет и не требует от тебя исчерпывающего портрета, пятитомной биографии. Но и без твоих заметок картина останется в чем-то неполной. Пускай каждый расскажет о том, что ему довелось — посчастливилось — расслышать в этих стихах, в этой жизни. Тогда и выстроится на полках библиотек шеренга книжных корешков Subject: Joseph Brodsky, сложится мозаичный портрет, заслуживающий названия "Весь Бродский".