Сторожка у Буруканских перекатов

Стояла пора весенних ветров на Амуре. Она по обыкновению бывает здесь после ледохода. Штормило почти неделю. Был грозен и суров дикий пляс воды и ветра — со свистом, с грохотом волн у берегов и зловещими беляками, вскипающими на изжелта-черном плесе могучей реки, с тучами поднятого песка над косами. Казалось, природа празднует освобождение сил, томившихся под ледяной броней в течение полугода.

В такие дни, обычно под вечер, на верхней площадке башни, воздвигнутой на Хабаровском утесе, можно было видеть одинокую фигуру высокого и тощего, как жердь, человека лет под шестьдесят. Во всем сером — войлочной шляпе, в коверкотовом пальто-реглане — он, этот довольно приметный человек, неторопливо поднимался по ступенькам и шел к перилам площадки; казалось, ему тяжело ходить оттого, что его отягощают огромные ботинки — по меньшей мере сорок восьмого размера. Надвинув поглубже шляпу и положив на перила свои длинные руки, он подолгу стоял не шевелясь. Усталый взор его больших, узких в прорези глаз был устремлен в бескрайние просторы амурской поймы. Нет, не похоже, чтобы он любовался этими захватывающими приамурскими далями с синеющими у горизонта сопками, этим могучим изгибом темного Амура. Он смотрел на чешуйчатый панцирь волн, на белесое безоблачное небо, на синие увалы Хехцирского хребта, надеясь увидеть к вечеру приметы, указывающие на перемену погоды. Никаких признаков.