Вечер накануне Ивана Купала

За Фомою Григорьевичем водилась особенного рода странность: он до смерти не побил пересказывать одно и то же. Бывало, иногда, если упросишь его рассказать чтó сызнова, то, смотри, что-нибудь да вкинет новое, или переиначит так, что узнать нельзя. Раз, один из тех господ, — нам, простым людям, мудрено и назвать их: писаки они — не писаки, а вот то самое, что барышники на наших ярмарках; нахватают, напросят, накрадут всякой всячины, да и выпускают книжечки, не толще букваря, каждый месяц, или неделю, — один из этих господ и выманил у Фомы Григорьевича эту самую историю, а он вовсе и позабыл о ней. Только приезжает из Полтавы тот самый панич, в гороховом кафтане, про которого говорил я, и которого одну повесть вы, думаю, уже прочли, — привозит с собою небольшую книжечку и, развернувши посередине, показывает нам. Фома Григорьевич готов уже был оседлать нос свой очками, но, вспомнив, что он забыл их подмотать нитками и облепить воском, передал мне. Я, так как грамоту кое-как разумею и не ношу очков, принялся читать. Не успел перевернуть двух страниц, как он вдруг остановил меня за руку.