1863 - страница 25

Из дверей выглядывали женщины и застывали, тараща глаза на Кагане из темного коридора, как средневековые фамильные надгробия, замурованные в стены вокруг домов.

Кагане постучал один раз, второй. Дверь тихо отворилась.

Высокая худая женщина провела его в комнату, прежде чем Кагане успел что-нибудь сказать, она подозрительно посмотрела на него и начала:

— Из этого ничего не получится. Ян не уедет из Парижа. Довольно самопожертвований. Я тоже пожертвовала многим. Я из рода Радзивиллов.

Кагане не ожидал такого приема. Растерявшись, он вежливо спросил:

— Где товарищ Ян?

— Он здесь.

— Будьте так добры, передайте ему мою визитную карточку.

— Я передам. — Женщина не двинулась с места. — Но знайте, что Ян не уедет из Парижа, и главное: мы голодаем.

— Вы больше не будете голодать.

— Из этого ничего не получится. Ян не уедет. Но что бы там ни было, вы должны мне пообещать, что мы больше не будем голодать. Ян не должен об этом знать. Он думает, что мне хватает его жалких франков, которые он зарабатывает за неделю.

Кагане сунул ей деньги. Она стала приветливее и открыла боковую дверь:

— Пожалуйте, пожалуйте…

Перед Кагане стоял мужчина лет шестидесяти с добрыми глазами и открытым лицом. Ему не верилось, что это и есть диктатор, чье имя вызывает трепет у народа. Человек с таким лицом не может причинить страдание.

— Вы, товарищ, хотите, чтобы я ехал с вами? — Голос диктатора был по-детски мягким. — Хорошо, договоритесь с Леонорой.

— Из этого ничего не получится. Ян не уедет из Парижа…

Спокойствие и открытость исчезли с лица диктатора. Перед Кагане был разбитый старик с потухшим взглядом, который боялся перечить своей жене и, пока она говорила, совсем сгорбился.

— Пообедайте с нами, — Леонора пригласила Кагане. — Но из этого ничего не получится… Ян не уедет из Парижа… Достаточно самопожертвования… Я тоже… Я из рода Радзивиллов…

После обеда, когда закончилась уборка комнат в коммуне, люди стали собираться на кухне.

Женщины приходили со своими сумками и пакетами и становились к столу и плите.

Они делали вид, будто думают не о себе, а о ближнем и готовы поделиться едой. А еда в коммуне была скудной. Женщины смотрели на горшки с перловкой, капустой и борщом, словно в них было жаркое, и, несмотря на нищету, не переставали хвастаться друг перед другом.

— Жак не любит капусту!

— Анатоль тоже не любит!

— Если Андре не подать на обед кусок мяса или рыбы, он вообще не будет есть.

Женщины, которые у себя в комнатах старались сдерживаться, думали и жили как их мужья, здесь, на кухне, становились сами собой и чувствовали себя уютно в женском мире, расточительном в его скупости.

Рашель, рослая женщина с точеным лицом, маленьким ртом, как у ребенка, и растрепанной косой, стояла у плиты и жарила на масле рыбу.

Рядом с ней Анет с бледными тонкими пальцами осторожно возилась над кастрюлей, словно боялась порезаться. Она все время откидывала пряди волос, падавшие на пенсне, и монотонно говорила:

— Понимаешь, дитя мое, Жан любит меня не за это. Ты красивая девушка, Рашель, нравишься мужчинам, к тому же ты прекрасная хозяйка — умеешь готовить, стирать и гладить, — я всего этого не умею.

— Не каждая может стать поэтессой, — наивно сказала Рашель, словно оправдываясь.

— Не каждая, Рашель, не каждая.

Рашели надоели переживания Анет, ведь она была уверена, что на самом деле Жан не любит Анет и просто не знает, как ей об этом сказать.

— Понимаешь, дитя мое, — Анет цедила слова, вдыхая запах жареной рыбы, от которого еще больше хотелось есть, — меня любят по-другому, не как женщину…

— Но проблема в том, Анет, что мужчины все-таки любят женщин, и твой Жан…

— Что мой Жан? — Анет сняла пенсне и взглянула на Рашель близорукими тусклыми глазами.

— Ему прежде всего нужна женщина, — начала Рашель, но, увидев, как изменилось лицо Анет, замолчала и протянула ей на тарелке подрумянившийся кусок рыбы. — Угощайся, Анет, еще живая была, когда я разделывала ее!

Анет, разозленная намеками Рашель, стояла возмущенная и готовая дать отпор. Угощение успокоило ее, и в стеклах пенсне заиграла сдержанная улыбка. На запах жареной рыбы в кухню заглянула Леонора и принялась сновать между кастрюлями, словно тень, в своих длинных черных одеждах.