А главное - верность... Повесть о Мартыне Лацисе - страница 16

Ян Судрабинь затянул песню:

Немчура ты, чертов сын,

Ты попляшешь у меня

На каленых докрасна

Красных кирпичах!

Песню подхватили:

В час расплаты, в страшный час

Рассчитаюсь я с тобой,

Отплачу сторицею

За дедов и прадедов!

И Янис пел со всеми. С давних времен нет у латыша злее врага, чем немецкий помещик. У него и земля, и вся власть, и смотрит на крестьянина с брезгливым презрением. Но Янис знает, для каждого батрака «свой брат» — латышский серый барон — не лучше. Чего стоит хотя бы то, что на волостных сходках хозяин имеет полный голос, а батрак — одну десятую, И называют его десятой частью человека. У хозяина мечта: отнять бы у немца землю и самому стать помещиком. Потому и поет вместе с батраком. И одобрительно слушает большевистского агитатора, пока тот говорит о немцах. Да и о кручине батрака пусть говорит. Не велика беда, сейчас все вместе поджигают помещичьи усадьбы, а дальше, минет заваруха, без хозяина все равно деваться некуда.

Но вот завел речь оратор о царе, о правительстве. Долой Николая Второго! И попятился, потихоньку ушел старый Судрабинь, за ним — другие хозяева. Царь далеко, да руки у него длинные.

Из леса батраки возвращались уже одни. Только Ян Судрабинь — вместе с ними.

— Ты уже социалист? — спросил у Яниса.

— Еще не записывался, но сам про себя решил.

— Должен записаться!

— У кого?

— У учителя Антона Салума. Он недалеко — в Спулдзены.

— Я еще ничего не успел, только листовки расклеивал в Риге. А настоящие социалисты… Я видел настоящих!

— Революция, как большой сапог, оставляет глубокий след! — поспешил вставить Судрабинь.

Мартын знал: «большой сапог, который оставляет глубокий след» — любимое присловье отца Судрабиня, и с детства оно перешло к Яну; не было разговора, куда бы он его не вставлял к месту или не к месту. Но его сразу возмутило, что революцию тот сравнивает с большим сапогом!

Яиис, конечно, пошел к Антону Салуму. Назревала стачка сельскохозяйственных рабочих, а Ян Судрабинь сказал ему по секрету, что учитель — один из руководителей подпольной социал-демократической организации «Революционный центр Иманта». В жандармском управлении была составлена на него розыскная ведомость:

«Антон Анжев Салум, 1883 года рождения, роста среднего, волосы рыжие, дыбом, шея длинная, лицо продолговатое в веснушках, худощавый, серьезный взгляд, говорит по-русски и по-латышски».

Если бы Янис каким-нибудь образом прочел заранее это полицейское описание, он, увидев Антона, поразился бы, до какой степени бесцветен и немощен язык жандармов.

Перед ним, когда он переступил порог комнаты учителя, стоял человек высокого, а не среднего роста, может быть, оттого, что высоко поднял правую руку. В левой держал лист бумаги, а правую поднял и что-то читал вслух самому себе.

Янис остановился у порога: как ему быть? Поздороваться, перебить учителя, или подождать, когда закончит? Но тот сам шагнул к нему, будто ожидал его.

— Слушай! — Еще выше вскинул голову. — «Пусть коса больше не скосит ни одного колоса! Пусть плуг станет в борозде! Пусть все, кто потом поливал чужие поля, утрут пот!» — сделал паузу и вопрошающе поглядел па Яниса.

Какие ярко-зеленые глаза! Будто два самых сочных листка, продырявленные горошинами зрачков, застряли между век. До чего воспламененное лицо! Все горело — и шевелюра, и брови, и остроконечная, словно пламя, изогнутое ветром, бородка, и щеки, и крупный рот. Янису показалось, что никогда не встречал такого красивого мужчину. А возможно, глядя на учителя, он вообще впервые подумал о мужской красоте. И понял, что не в точеном она носе, не в разрезе глаз, а в той внутренней озаренности, которой освещен он.

— «Пусть все, кто потом поливал чужие поля, утрут пот!» — восхищенно повторил Янис.

— Согласен? — спросил Салум.

— Еще бы!

Лишь теперь Салум внимательно оглядел юношу.

— Кто ты, братец? — Он взял его, как мальчика, за руку, подвел к столу, где стояло старенькое кресло, сам сел напротив.

— Янис Судрабс. Сейчас батрачу, до этого — в Риге, в столярной мастерской…

Салум наклонился к нему, будто пытался рассмотреть знакомые черты.

— Не с Петром ли Тенчем?