Абрикосовая косточка / Назову тебя Юркой! - страница 34
— Мачеха у тебя человек! — тянет дядя Вася: это у него наивысшая похвала.
Авторитет дяди Васи незыблем. Он суров и справедлив, лично делит посылки и табак.
Козёл ложится на нары, прикрывает носовым платком лицо. По неписаным правилам в такие моменты его нельзя беспокоить: Козёл тоскует по свободе. А зачем ему свобода? На свободе он зол и мерзок, как Шишимора.
поёт с надрывом Козёл, упиваясь своей «трагической» судьбой.
«Врёшь! — думаю я. — Я не сойду! Ты — может быть, а я — нет! Ничего! Жизнь только начинается. Плохо, что с Русланом разъединили. Ничего! Ещё столько радости впереди! Вон из окна виден лес, поля… Меня научили думать, что они принадлежат мне, что я хозяин этих лесов, полей. И действительно, я хозяин этой земли. Я хозяин!»
— Перестань, зануда! — спокойно говорит дядя Вася, приподнимаясь на локтях.
Козёл замолкает, направляется к двери и стучит ногами.
— Баланду давай!
За дверью гремит засов.
Козёл отскакивает к окну. В этом он весь — нашкодил и спрятался.
— Братцы!
В камеру вбегает конвойный Гном. Здесь у всех клички.
— Братцы!
— Чего?
— Нашёл братишек!
— Братцы!
И все мы чувствуем, что в мире произошло что-то необыкновенное, вчера ещё несбыточное, С нар спускается дядя Вася. Гнома окружают тесным кольцом. Мы тяжело дышим. Пахнет потом.
— Братцы! — плачет Гном. — Подписали… В Берлине подписали… — Он целует всех подряд, пожимает руки, обнимает.
— Ура! — кричит кто-то.
— Ура! — несётся по «пересылке» от камеры к камере.
И люди бросаются к дверям, стучат, орут:
— Победа! Победа!
Мы выбегаем в коридор. Гном долго возится с ключами. Ключи забирает дядя Вася. Открывается одна дверь, вторая, третья. Радость, беспредельная радость выбрасывает нас во двор. Кто-то начинает петь, кто-то прыгает, плачет, танцует. Мы жмём друг другу руки, целуемся. Кто-то бежит к вышкам, зовут охранников вниз. Откуда-то появляется балалайка. Старик с длинной белой бородой бренчит на ней трепака.
— Даёшь, чтоб подмётки летели!
— А ну, сойди с полосы! — требует сержант. — Сойди! Стрелять буду!
— Иди ты к чёрту! — орут несколько глоток.
— Куда прёшь!
— Да не убежим! Тьфу на твою полосу!
— Эх, сейчас дома!..
— Гуляют! Бабы небось ревут…
И вдруг двор замолкает. Вытянутые лица, застывшие движения. Охранники застенчиво поднимают карабины — во дворе появляется начальник «пересылки».
Старший лейтенант стоит, широко расставив ноги. Ветер треплет галифе. Текут длинные минуты ожидания.
Мы вспоминаем, где мы, почему, кто мы… Нет радости для нас, нет победы!
— Товарищи! — говорит лейтенант. — Поздравляю, Берлин взят! Германия капитулировала!
— Гитлер где?
— Застрелился! Вот так вот.
— Жалко! — вздыхает дядя Вася. — Казнить надо бы злодея.
— Ура! — неуверенно кричит Козёл. На него шикают.
— Вот так вот, — говорит старший лейтенант и смотрит себе под ноги, потом бьёт фуражкой о землю. — Ну, чего же вы! Ура, что ли?
От крика дрожат крыши. Мы уже не видим вышек, проволоки, мы видим далеко-далеко: родные дома, близких, живых. Одних живых. И всех свободными.
— А теперь, — поднимает руку офицер. — Тихо! Электрики есть? Радио надо устроить, Москву будем слушать… Вот так вот. Товарищи, одна просьба. На полосу не заходить. Сами понимаете.
— Не беспокойтесь! — отзываются голоса. — Где репродуктор?
— Амнистия будет?
— Как же без этого.
— Портреты надо вывесить.
— Концерт самодеятельности…
— Дед, где твоя балалайка?
приплясывает дед с балалайкой.
Мы видели, как в городе взлетали ракеты. Гремел оркестрами репродуктор. Все ждали больших перемен.
В этот день могла разбежаться вся «пересылка»…
СОЛДАТЫ
Таких станций от Новосибирска до Владивостока сотни. Один зал, буфет, громко именуемый рестораном, и пивной ларёк. Я стою на узком перроне. В руках свёрток, за душой сто рублей (выходное пособие) и с печатью справка: «Зорин Григорий по амнистии освобождён досрочно из места заключения». Документ на вес золота.
Ещё бы железнодорожный билет…
Собственно, если подумать, куда мне ехать? Страна без конца и края, а ехать как будто и некуда. Но ведь где-то я просто необходим, где-нибудь ждут меня, все глаза проглядели. Не могу я жить, если я никому не нужен. Строить дом, как отец, обманывать медицинские комиссии и свою совесть, набивать живот хлебом, натравливать на соседей собак?.. Или выколоть на плече «Не забуду мать родную» и воровать последние тряпки у тех же измученных матерей, потом опять бараки, день за два и «свобода» до нового срока? Нет!