Абрикосовая косточка / Назову тебя Юркой! - страница 37
КОЕ-ЧТО О РОДСТВЕННИКАХ И О САМОЙ СЕБЕ
Мать
Раньше я любила гулять под дождём, а сейчас боюсь. Вдруг дождь радиоактивный… Так говорит моя мать. Она у меня мещанка и паникёрша. Ходит в университет культуры при домохозяйстве и приносит оттуда слухи. Про то, что в Тихом океане планктон вырос величиной с дом. Особенно много у неё сведений про летающие тарелочки. Тарелочки — это излюбленная тема. У нас тарелочек целые стопки. Не летающих, обыкновенных, которые можно ударить об пол и разбить. Каждый месяц, 15-го числа, когда отец получает пенсию, она покупает какую-нибудь новую кастрюлю. С ручкой, с «ножкой» или с отвинчивающейся крышкой.
На кухне стоит немецкий белоснежный столик. Очень красивый. По полкам — эстонские банки с надписями «СОЛ», «МАННА» и т. д. Два раза в год мать проводит инвентаризацию своего хозяйства. Долго охает, что потерялась какая-то подставка или эмалированная мисочка: мы с отцом потихоньку выбрасываем на помойку её кастрюли.
Я не люблю мать. Она это знает и побаивается меня. Больше всего меня возмущает её стремление жить так, чтобы было «не хуже, чем у людей». Туманное понятие — «не хуже, чем у людей». Что это такое? Кто знает? Я не хочу знать!
Мало ли что может случиться. Например, вдруг я приду домой в час ночи…
— Заявилась наконец! Хочешь в гроб загнать, да? Что же ты делаешь, изверг?
Сидит она заплаканная и показывает на часы. Это понятно, и мне жалко мать. Я знаю, что она уже звонила в «Скорую помощь», милицию, знакомым, нервно листала телефонную книжку и подняла с постели администраторов всех кинотеатров города. Жалко людей, которым она не дала спать. Но дальше идут возмутительные вещи.
— Что скажут? Дочка приходит домой к утру! А? Ты подумала, что скажут люди? Позоришь… С кем шлялась? С каким подлецом целовалась в подъезде? Отвечай!
Да хоть раскалёнными щипцами пытай, не скажу, с кем ходила весь вечер по улицам. И целовалась-то я всего один раз. В компании. Играли в бутылочку. Дурацкая вообще-то игра. Противная. А так приятно поцеловаться. Тем более, когда знаешь, что бутылочку специально крутят, чтоб на тебе остановилась. Все смеются. Не страшно. А голова кружится. И почему-то ноги слабеют.
Отец
Вы бы знали, какой у меня отец! Он — необыкновенный! Его уважает весь дом. Когда он уезжал из части, приходили офицеры, солдаты… Плакали. Честное слово! Его все любят. Он в революцию воевал у Блюхера. Мальчишкой был… Блюхер — это которого наградили самым первым орденом Красного Знамени.
Потом отец был на Дальнем Востоке. Потом… Он не любит об этом рассказывать. Были неприятности. Там он и мать встретил. Она там поварихой работала. Я родилась. А потом отцу опять предложили командовать. Это когда война началась. Я этого не помню.
Помню, в Германии жили. У отца был адъютант. Розов. Как звали, забыла. У Розова был мотоцикл. Я вообще-то маленького роста, а тогда была совсем клоп. Сяду сзади на мотоцикл, ухвачусь за ремень, Розов как понесётся… Так быстро, что ветер свистит и дух захватывает. Люблю ездить на мотоцикле, и чтоб быстро-быстро!
С отцом у нас договор о взаимопомощи. «Варшавский договор» — чтоб не быть безоружными, когда мать с Татьянпетровнами и Мариваннами начинают обращать нас в свою веру: «Жить не хуже людей». Отец больной. Его столько били и стреляли, что никаким радиоактивным дождём не испугаешь.
Я с ним могу быть часами… Просто сидеть, и всё. И не скучно. Мы всё время разговариваем с ним. Без слов. Посмотрел в окно — и глаза лучистые… Значит, облака плывут, небо синее. Отец был кавалеристом, потом лётчиком. Он знает, что такое небо. Мне бы крылья! Как я птицам завидую! Наверное, летать — как одному по степи идти. Кругом такой простор… Были вы в степи весной, когда цветут маки? Мы жили в Монголии. Много где мы жили. И на севере. На севере у меня была лучшая подруга, Маша. Она была местная, с Таймыра. Мы с ней мечтали поехать в Индию, посмотреть на заклинателей змей. Маша никогда змей не видела. Откуда на Таймыре змеи!..
Дед
Деда у меня нет… Деда в революцию казнил генерал Шкуро, как члена Губчека города Воронежа. Он был балтийский моряк. Ему памятник стоял на месте казни в Землянске. В войну памятник взорвали немцы.